АТАМАН АРХОНСКИЙ

Курский вокзал для осетин 1960-х годов был местом встреч, знакомств. Многие осетинские богатыри зацепились за Москву и обитали в общагах, коммуналках, снимали углы. С телефонами был напряг и если хочешь найти знакомого - приходи на Курский, за полчаса до прихода поезда из Осетии. Матери слали своим чадам с проводниками посылки с лакомствами по сезону. "Счастливчики с посылками", забирали нас с вокзала – вот и прекрасный повод провести время в общаге среди друзей, граненых стаканов, и закуски, в изобилии разбросанной на газетах и в щербатых тарелках. Мы были молоды и перед нами Москва, которую нужно было завоевывать! А в том, что она, Москва, падет к нашим ногам, никто из нас не сомневался.

Я уже был женат. Дочку мы оставили на бабушку, я учился по второму вузу на режиссера, жена без московской прописки, работала завучем в школе рабочей молодежи. Тогда были и такие, в основном, для лимитчиков. Получаем телеграмму: "Встречайте, везу дочь. Мама". Жена не спит, ждет. Сбегали в «Детский Мир», наскребли на коляску, придумали, куда ее пристроить. Комната-то в общаге шесть метров! Встретили мы с женой мать и в очередной раз ахнули - все купе было заставлено узелками, сумками, корзинками, банками с соленьями, и, конечно же, четверть араки!

На носильщика денег у меня никогда не было. Сам силач! Пришлось совершать десяток ходок. Перрон, площадь Курского вокзала с поцелуями незнакомой дочери. Хорошо, что еще пришли без коляски, как первоначально задумывалось. Три пирога, курицу и четверть араки мать привезла из Осетии, чтобы помолится дому, где теперь живут ее дети. Да и подросшую дочь с родителями познакомить не грех. А "родители" жили в старом общежитии на Трифоновке. Общежития эти были построены для военнопленных австрийцев в Первую мировую и находились бок о бок с товарным двором Рижского вокзала. Это общежитие воспели Ильф и Петров в "12 стульях", в главе "Общежитие имени монаха Бертольда Шварца". Жили в нем студенты творческих вузов. Бывшие студенты доживали в нем свой век в окружении детей и воспоминаний о том, как их несправедливо отчислили из артистов четверть века тому назад. Жили и счастливчики - семейные пары - на 6 метрах. Счастье в шалаше и полчища тараканов в придачу, которых из этих деревянных бараков, вывести было невозможно. Но не об этом речь.

Над тремя пирогами, курицей и четвертью араки нужно было произнести соответствующие молитвы в присутствии свидетелей. Забежал я в родное Щукинское училище, где на первом курсе учились мои дружбаны - Бибо Ватаев и Котик Бирагов (Волков, как он просил себя называть в честь ярославского купца, основателя русского театра Федора Волкова.) Услышав, что другу нужно помочь в таком деликатном деле, что три пирога мать уже греет, а четверть араки для охлаждения вывесили в авоське из форточки второго этажа, ребята мгновенно отпросились с занятий и, гогоча, мы выскочили на Рижской.

- Пошли через забор, так короче!

- Нет, - сказал Бибо, - бабушка, привезла тебе дочь и без конфет она нас не увидит. На килограмм шоколадных "Ласточек" мы еще способны.

На углу Рижской площади и Трифоновки мы нарвались на Володю Высоцкого. Увидев нас троих быстро и целеустремленно шагающих в сторону общежития, оживленно говорящих на родном языке, да с кульком конфет в руках, Володя сразу заподозрил неладное и, распахнув объятья, бросился к нам. А студент третьего курса Высоцкий относился к тем людям, которые чувствуют угощение за версту и отвязаться от которых практически невозможно. У входа в общежитие мы долго топтались, беседовали на темы всемирного театра, обсудили недавний приезд "Гамлета" из Англии, сравнили Мишу Казакова и Пола Скофильда в этой роли. И так, и эдак крутились на пупе, и через пол часа мы сдались! Время поджимало! Объяснив Володе, что приехала мать, привезла жертвенную курицу - вон на форточке висит в авоське, четверть араки и что сейчас главное не выпить и закусить, а совершить обряд ввода дочери в дом и жертвоприношения. Поздравить дочь с вселением в общагу, а главное, пусть мать убедится, какие у сына благородные, воспитанные товарищи. Володя согласен был сыграть роль благородного кавказского князя по имени "Казбич" и даже согласился, что благородные князя много не пьют, и очень хорошо закусывают.

Знакомство с матерью напоминало светский раут прошлого века, который изобиловал поклонами, звоном шпор и приглушенными голосами. А уж внучка-то! Нет слов, вся в бабушку - красавица! Порода!

Кое-как вчетвером разместились на кроватях, между нами две тумбочки с солениями, да стаканы на парадной салфетке. Стаканы мы по дороге прихватили из сатураторов с газировкой. Наши женщины на общей кухне, мы произносим громкими голосами старинные тосты, разрезали курицу, оторвали от пирога младшему его долю, (младшим среди нас оказался Бибо), кричали "Омен!" на все общежитие и покатилось осетинское застолье! Первые три обязательных тоста Володя держался великолепно - как горский князь "Казбич". Старательно кричал "Омен!", пил из граненного стакана только после старшего и особенно его артистической натуре понравилось в торжественные минуты подносить согнутую в локте правую руку к груди, с одновременным наклоном головы. При этом в воздухе явственно слышался звон шпор, и пахло гусарской жженкой…

…Потом уже много лет спустя, я работал в театре «Ромэн» режиссером и был у нас клуб "Под цыганским шатром", куда мы приглашали многих знаменитостей. И Никиту Богословского, и Роберта Рождественского, и Беллу Ахмадулину, и Андрея Вознесенского - большого любителя цыган. Знаменитости читали свои новые стихи, пели новые песни, играли на рояле. Им с величальной хоровой "За дружеской беседою, пир идет горой", подносили серебряную чарку с водкой, давали закусить черствым ржаным сухарем и в ответ цыгане много пели и пили, пока партком театра не усмотрел в этих посиделках крамолу. Непременным участником всех "Цыганских шатров" был Высоцкий, звезда блатной и диссидентской песни, большой артист, удачливый Дон Жуан, вызывающий мужскую зависть среди актерской братии своими любовными приключениями. При встрече со мной, Высоцкий подносил правую руку к груди, наклонял голову и озорно подмигивал.

- Привет, Казбич! - приветствовал его я.

- Почему Казбич? - интересовались окружающие его поклонники и прихлебатели.

- А у меня в роду были кавказские конокрады, - хрипел Высоцкий. - Лермонтов Казбича с моего предка писал. Что не знал? Дарю тему. Можешь написать диссертацию. "Высоцкий - Казбич - Лермонтов". Успех обеспечен!...

…А пока мать стояла у притолоки, умилено смотрела на красивых, взрослых и благородных друзей сына. В положенное время и с положенными словами мать преподнесла моим друзьям почетные бокалы. Но Высоцкий был прирожденный лидер, все и вся должно было крутиться вокруг его особы, и вскоре после почетных бокалов исчез. Мы переглянулись, перешли на родной язык, усадили и мать с нами. Она, как старуха, имела право сидеть с "мужчинами". Молодую невестку мы с собой не посадили, да ей на кухне с подружками-студентками было веселее и их громкий смех, несколько отвлекал нас от торжественного застолья.

Вскоре на кухне запели. Девочки учились на музкомедии и петь умели, и еще хотели петь. Вскоре с ними кто-то запел хриплым голосом и с целой стайкой девчонок, и с гитарой в руках, ввалился Высоцкий. Он жил рядом и сгонял за гитарой домой. Мы не дикари какие-нибудь, а студенты театральных вузов, галантные, целующие иногда дамам ручки, запустили, усадили девочек почти на колени. Ну, а потом уже вернуть осетинское застолье в нужное русло, нам не удалось. Только произносился очередной тост, как в ответ Володя ревел: "А я сегодня головой быка убил". То, что это его песни мы и не догадывались. У каждого из нас в заначке была своя "Мурка" или " Эх и по шпалам, и по широким колеям, мчится поезд Магадан – Ленинград!"

Но главное, среди нас были Бибо и Котик, которые прекрасно пели осетинские героические песни! После долгих споров договорились - на одну песню Высоцкого, идут две осетинские песни. Потом к песням Высоцкого добавились девочки из музкомедии. И каждая старалась перепеть соперницу. Бибо Ватаев был юноша такой красоты, мужского обаяния, что девочки бились друг с другом песнями насмерть, забыв про нас всех. Котик Бирагов жаловался матери: "Ну, вот так всегда! Больше я с Бибо никуда не пойду. Хоть бы одна на меня взглянула, вот такой я сирота!" Володя еще пытался протолкнуть свои песни, но взоры девчонок кровожадно следили только за Ватаевым. Сегодня он был их кумир! Обиженный Высоцкий опять исчез и голос его до утра хрипел, где-то на первом этаже.

Убирая со стола, мать, посмеиваясь, сказала: "Молодцы! Всевышний охотно примет вашу молитву над тремя пирогами. Еще никогда так много в осетинском застолье не пели. Весело живете! И правильно, артист и должен весело жить. Развлекать людей - его профессия. Живи и украшай жизнь другого человека. Завидная участь. А этот ваш Высоцкий не казак? Ну, просто атаман архонский!"



МАРИНА ВЛАДИ

(За 40 минут лета до Ленинграда, трудно закадрить актрису - если она Марина Влади)

В коммунистические времена бытовала легенда о ролях в кино, которые как золотым ключиком, открывали дорогу к званиям, квартирам, машинам и прочим благам цивилизации. К этим ролям относилась роль Ленина, Сталина, Дзержинского, братьев Ульяновых и Крупской. К ним же относились разведчики-нелегалы типа Штирлица, майора Вихря и прочие героические персонажи. И вот режиссер документалист Семен Аранович задумал снять художественно-документальную ленту "Красный дипломат", где действующими лицами были Красин, Енукидзе, Камо, Савва Морозов и прочие революционеры, рангом пониже. Режиссер требовал актерские лица, которые еще не были растиражированы экраном и были бы максимально похожи на своих героев. Ассистенты режиссера рванулись по разным театрам и киностудиям в поисках актеров с подходящими лицами.

Меня отловили на Бакинской киностудии, где я в тот год заканчивал две картины сразу. Утром рыжий блондинистый браконьер в картине "Почему ты молчишь?", вечером турецкий революционер, соратник Назыма Хикмета в картине с эпохальным названием - "Жизнь, хорошая штука, брат!" Ленинградская ассистентка режиссера появилась в тот момент, когда я вручал Назыму Хикмету маленький, блестящий браунинг. Сначала азербайджанец-оружейник взял расписку у меня, потом у Володи Коваля из Вахтанговского театра, который играл Хикмета. Оружейник не мог понять, а где второй пистолет?

- Расписка два, а пистолет одна?!

- Я тебе дала расписку?

- Дал. Я этот пистолет отдал Володе Ковалю?

- Отдала!

- Ты с Володи Каваля взял расписку за этот же пистолет, который я же ему и передал?

- Взяла!

- А пистолет-то один!

- Одна! А расписка два, а где вторая пистолет?!

И так до бесконечности… Уже забыли о съемке. Все стали выяснять, куда подевался второй пистолет? Уже подключились органы. Пропал пистолет! Возможен теракт! Снимаем-то эпизод на улице, неподалеку от ЦК Азербайджана! И в разгар этого сумасшедшего дома милая киношная дамочка, которая за всем этим наблюдала со стороны, спросила меня: "А не хотели бы вы сыграть революционера Камо?"

- Где? - заорал я.

- На Ленфильме!

- Хочу!!! Хочу подальше от этого базара! Как может один пистолет раздвоиться от двух расписок! Как?! Это что - чугунки Насреддина? Только у него чугунок мог умереть при родах! Возьмите меня отсюда! - взмолился я. - Готов играть на Ленфильме любую роль… Даже в групповке… даже в массовке!

Дамочка смотрела то на фото Камо, то на меня - похож, но вот рост… Рост подкачал! Рост-то подкачал не меня, а всю плеяду кавказских революционеров! И Сталин, и Енукидзе, и Камо, и Микоян - не тянули выше, чем на полтора метра с кепкой! Поскольку актер, нынче пошел крупный, высокий и даже красивый, то взяли всех актеров в картину, на 15-20 сантиметров выше, чем рост их прототипов. После утверждения на роли, дали нам книги из серии «Жизнь замечательных людей». И вперед к вершинам искусства, к ролям великих революционеров, которые нам автоматом откроют дорогу к благам цивилизации!

Но фильм был художественно-документальным, игровые сцены соседствовали с архивными документальными съемками. И играть нам режиссер не давал. Подгонял под документальные съемки. И напрасны были мои посещения сумасшедшего дома, где я учился талантливо изображать, симулянта сумасшедшего Камо.

Но вернемся от сумасшедших к нашим героям. Промозглым ранним утром влез я в самолет Москва - Ленинград. Стоит вам заметить, что на кладбище и на взлетной полосе бывает одинаково мерзко, холодно. И холод пробирает человека изнутри. Влез я в самолет замерзший, ну, словом - так, промерз, что и похвастаться нечем. Нечем-то, нечем, - но, увидев, что за птица рядом со мной в кресле свернулась, согрелся мгновенно и возрадовался жизни! Красавица… Актриса и очень, очень знакомая.

- Привет, - сказал я - холод собачий!
Актриса покивала головой.

- Слушай, я не могу вспомнить, где мы с тобой схлестнулись? Снимались где в кино или в концерте деньгу сшибали? Но что-то приятное вспоминается… Ты что кончала? "Щуку"? – Нет… ГИТИС? Нет…

Ну, в общем, налаживал я контакты безуспешно… Лету до Питера всего 40 минут! И тут стюардесса вынесла шубку моей попутчицы. Мама родная! С такими шубами ГИТИСы не кончают!

Выходим… На лестнице трапа съежился синий Володя Высоцкий и в синей же руке на фоне синеющего лица держит одну замерзшую калу. Тут я все сразу понял… Французская киноактриса Марина Влади! Ну, мы тоже не лыком шиты - проходя мимо я прошептал:

- Если что, с Ленфильма должны меня встречать… Так что, милости просим, мадам, в Северную столицу.

На привокзальной площади я потоптался возле ленфильмовской "Волги" – гляжу, бегут мои голубчики. Нырнули они на заднее сидение и больше мы их с шофером не видели. Замерли! Умерли… Превратились в невидимки… Водитель, который за ними подглядывал в зеркальце сказал озабочено: "Не задохнулись бы". И все! Своих объятий они не разомкнули…

Подобные объятья я видел еще раз в Москве. Николай Сличенко и его жена Тамилла при каждом удобном случае за кулисами старались прижаться друг к другу, коснутся, обняться. И цыгане, да и я, чего греха таить, не верил в эту образцово-показательную любовь. Очень уж декоративно-показательные были их объятья, прикосновения. Они уже к этому времени прожили вместе не один десяток лет! И вот еду я в троллейбусе от театра, и глядь - чудеса! Застряли в автомобильной пробке мой худрук с женой на заднем сидении такси. И вдруг слились в затяжном страстном поцелуе. Так вот все десять минут пробки транспорта они не разомкнули, так и хочется сказать - уста.

Поэт Анатолий Мариенгоф, друг Сергея Есенина рассказывал: "Всеволод Эмильевич Мейерхольд с Зинаидой Райх приехали в Рим. В каком-то чрезвычайно античном месте они стали целоваться слишком горячо для таких близких знакомых. Само собой, вышла неприятность с полицией. Не слишком молодой женщине и почти старику пришлось документально доказывать в участке, что они супруги.

- Совершенно законные! - засвидетельствовал переводчик-эмигрант.

Пораженные полицейские долго и крепко пожимали руки супругам-любовникам:

- Муж целуется с женой... На камнях! Со своей собственной женой! Жена целуется с мужем... Со своим собственным мужем! Нет, - заверили блюстители добрых нравов, - у нас, итальянцев, этого не бывает. Ах, русские, русские!..

И на своей машине растроганные полицейские отвезли в отель Всеволода Эмильевича и Зинаиду Николаевну".

Я во все глаза глядел на своего худрука в объятиях собственной жены и думал, что же это за любовь такая, которая заставляет забыть об окружающем мире? Очевидно, я в чем-то ущербен, раз всегда при встрече с любимой присутствуют все окружающее меня прохожие. В чем тайна публичного одиночества? Это ли сила страсти? Или я - центр, пуп жизни, а все остальные люди - просто зрители?!