Тбилисские истории. Сузуки… Кумитомо Сузуки

Олеся вошла в аудиторию, и Рома пал, сраженный ее синими глазами и золотом волос. Придя в себя, он похвалил Всевышнего за то, что Олеся выбрала ту же профессию и поступила в Ленинградский технический университет, а когда отца командировали продолжать военную службу в Тбилиси, то и ее перевели в Грузинский политехнический. Но Олеся заинтересовала не только Рому. Темпераментные будущие инженеры с первого дня ее появления в институте пытались добиться благосклонности, перемежая клятвы в любви до гроба с обещаниями перерезать вены себе или горло кому-нибудь, если Олеся любовь эту отвергнет.

Серьезную, начитанную девушку Олесю пылкость тбилисских парней пугала. В первый раз она дала от ворот поворот, холодея от мысли, что незадачливый ухажер совершит непоправимую глупость. Но увидев его на следующий день в полном здравии и веселом расположении духа, осмелела и стала отшивать без угрызений совести.

Молва о неприступности Олеси быстро разлетелась по всему институту, и количество охотников объясняться с ней заметно уменьшилось. Приступы острой ревности перестали мучить Рому, но и храбрее он не становился. Ему не хотелось оказываться в одном ряду с несостоявшимися кавалерами, и он старался ни единым словом или взглядом не выдать своих чувств. Однако то, что удавалось скрыть от Олеси, не ускользало от некоторых однокурсников. Вскоре о том, что Рома влюблен в новенькую из Ленинграда, не догадывалась, похоже, только Олеся.

Кандид и Валера подначивали Рому попытать счастья, но он попросил друзей не совать нос в его дела. Лола, с которой до института Рома учился в школе и даже несколько лет просидел за одной партой, прозрачно намекнула, что, если он не проявит знаков внимания, то будет ждать у моря погоды – от женщин в таких случаях редко исходит инициатива, а ленинградка, похоже, совсем уж из особого теста.

"Уведут из-под носа, потом всю жизнь клясть себя будешь, что тянул кота за одно место", - уточнила Лола. Но тоже без толка. Рома то решался поговорить с Олесей, то вдруг опять откладывал разговор на потом. И так промаялся до самого 7 ноября.

В Тбилиси, как и по всему Союзу, был намечен традиционный парад. Людей собирали с раннего утра, чтобы потом прогнать колоннами по проспекту Руставели мимо трибуны с коммунистическими вождями, героями и почетными гостями. Может быть, в то 7 ноября Рома был единственным человеком в Тбилиси, кто радовался тому, что придется затемно добираться до какого-то парка, где был назначен сбор студентов политехнического. Потом несколько раз менять диспозицию, постепенно приближаясь к проспекту Руставели. Еще пару часов торчать на самом проспекте, дожидаясь чьей-то отмашки, и, получив ее, с криком "Ура!" - в ответ на многочисленные славословия невидимого человека с громкоговорителем, пройти мимо трибуны. Понятное дело, что Рома радовался не самому предстоящему действу, а тому, что несколько часов предстояло провести в обществе Олеси. Не с одной Олесей, конечно, а со всей группой, но все-таки.

В то утро словно высшие силы проснулись на стороне Ромы. На репетиционном проходе Кандид и Валера затеяли бесконечную толкотню, то и дело менялись с кем-то местами, и, в конце концов, доменялись так, что Рома оказался рядом с Олесей. То, как прошагали последнюю репетицию будущие инженеры, понравилось какому-то ответственному деятелю, и он распорядился, чтобы студенты блюли построение, когда выйдут на Руставели и направятся к трибуне. "Запомните, кто рядом с кем стоит, и именно в таком порядке! Именно в таком!" - надрывался бледный от волнения, взъерошенный человек – уже немолодой, но все еще с комсомольским значком на лацкане пиджака.

"Протопаем, а потом, может, в кино?" - предложил Кандид. Рома кивнул. Лола согласилась с большим энтузиазмом. Валера многозначительно добавил: "Я бы с удовольствием, только звонить надо – у меня может не получиться". "Олеся, ты с нами?" - Лола – добрая душа, болела за давнего друга. "Ой, не знаю... - засомневалась Олеся. – Не хочется идти на что попало". "А это мы сейчас выясним", - Кандид вынул из кармана специально заготовленную "Вечерку". Рома заглянул в газету через его плечо и проклял все на свете.

В "Руставели" - "Ленин в Польше", в "Амирани" - "Застава Ильича", в "Октябре" - "Детство Ильича", в "Спартаке" - "Ленин в Разливе", в "Космосе", крутившем только трофейные американские фильмы, устроили выходной, а в "Колхиде" - все сеансы сделали детскими: только мультфильмы. "В "26 комиссаров" какая-то "Любовь и империя", - упавшим голосом сообщил Кандид, прикидывая, что это единственный шанс - фильмы о вожде революции Олесю не прельстят.

"Ну-ка, ну-ка... - вдруг оживилась она. – "Любовь и империя"! Эх ты, грамотей, читать бы научился что ли?! "Любовь и эмпиреи" - это знаменитый фильм великого Сузуки! Кумитомо Сузуки! Я еще дома, в Питере хотела посмотреть, но не сложилось. Сузуки - элитарный японский режиссер! А кинотеатр где этот, далеко от центра?"

"В Авлабаре, - торжественно объявил Рома. – Это старинный тбилисский квартал". "Как бы самый центр и есть, - добавила Лола. - Рома живет на Авлабаре, а я жила там давно. Ну что, идем на Сузуки?" "Посмотри внимательно – нигде больше это не крутят?" - шепнул Рома Кандиду. Но японский фильм шел только в авлабарском кинотеатре.

Они вышли из метро и первое что увидели – очередь из касс кинотеатра выходила на улицу. Рому кольнуло нехорошее предчувствие. Он не опасался того, что может остаться без билетов – кассиршей работала соседка. Его напугало количество желающих посмотреть фильм: авлабарская публика не жаловала "элитарное", как сказала Олеся, кино, ей бы что-нибудь попроще – Фюнес-Фантомас, или индийское, а из других тбилисских кварталов в Авлабар ради фильма мало кто бы поехал – по разным самым причинам. 

Оценив количество желающих попасть на ближайший сеанс, Рома решил подойти к кассам с черного хода. Его обнадежило то, что за билетами стояли в основном мужчины среднего возраста. "Уже хорошо хоть не шантрапа, болтовни меньше будет", - решил он, стучась в дверь.

"В очередь иди, умный нашелся – другие что, не хотят в кино?" - подала голос билетерша. "Тетя Джуля, открой, это я, Рома, – ваш сосед", - попросил он. "Вай, Ромик джан*, почему сразу не сказал, сынок, что это ты? - голос сразу подобрел, а мгновенье спустя и дверь открылась. – Заходи, мой хороший, заходи, не стой. Они с тобой? Вы тоже заходите, пожалуйста". Впустив гостей, кассирша закрыла окошко: "Кофе будете, мальчики-девочки, с шоколадом? Сейчас в две минуты сварю".

В окошко тут же забарабанили: "Зачем перерыв устроила, Джулик? Давай билеты!" "Не мешайте, с племянником разговариваю", - отозвалась Джуля. "Продай билеты, и говори, сколько надо. Открывай! - в окошко стучали, судя по звукам, монетами. – Слышишь, Джульетта? Кому говорят!"

"Нет, кофе как-нибудь потом, спасибо, тетя Джуля, - отказался Рома. – Мне бы четыре билета на три часа". "Вай, чтоб я ослепла, - запричитала кассирша. – Ты думаешь, эти все на трехчасовый сеанс билеты берут? На трехчасовый уже нету. Они на шесть часов покупают. На шесть часов дать?"

Рома замялся и посмотрел на остальных. "Это ведь около девяти закончится? Нет, на шесть я никак не могу", - загрустила Олеся.

"На полтретьего есть билеты на этот же фильм, но только в "красном зале". Уже пять минут как начался, но пока ничего не произошло, самое интересное там потом будет. Хотите?" - предложила тетя Джуля. "Э, теть Джуль, что в этом "красном зале" увидишь?! Экран со спичечный коробок", - расстроился Рома. "И то верно, - согласилась кассирша. – Проектор тоже не годится – изображение плохое дает, зато звук иногда сам собой так подскакивает, что в "зеленом зале" слышно".

В окошко кассы опять отчаянно застучали. "Ладно, не будем вам мешать - пойдем. Попробую на улице спекулянтов найти", - Рома от огорчения даже ссутулился, но подумал при этом: "Может, оно и к лучшему, а то, как начнет народ по обыкновению фильм комментировать по ходу, так уши увянут, и перед Олесей позора не оберусь".

Кассирша стала открывать двери, чтобы выпустить их, и вдруг, прокрутив ключ наполовину, застыла на месте: "Мама моя родная, совсем с головой непорядок стал! Ромик джан, три билета могу дать!  Для Гулбата – ты его не знаешь, держала. Сказала, чтоб ровно в два часа подошел, а он не пришел – моя совесть чиста, тебе отдам. И места хорошие – самая середина в предпоследнем ряду, - кассирша подмигнула Роме. – Когда в зал пройдете - с людьми договорись, поменяйтесь местами, и садитесь с краю у прохода. А ты, мой хороший, у хромой Софы за двадцать-тридцать копеек стул возьми - приставишь рядом, будете вместе всей своей компанией".

Кассирша развернулась и стала выписывать билеты. Олеся удивленно чуть приподняла брови. Лола и Кандид стали рассматривать наклеенные на стенах старые афиши.

"Только, Ромик джан, это... - сказала кассирша вполголоса, отвлекаясь от своего занятия. – Фильм не очень приличный, там два-три момента есть, потому и народа так много. В общем, я тебя предупредила – остальное сам знаешь, но чтоб потом не обижался".

Заполнив второй билет, она через закрытое окошко вступила в перебранку с очередью: "Не вынимайте мозги! До шести часов три с половиной часа времени – успеете! Дайте с родственником поговорить – у него бабушка тяжело болеет". Услышав про больную бабушку, очередь притихла.

"По-другому с ними нельзя, - пояснила тетя Джуля. – Человеческого языка совершенно не понимают. А эта красавица кто такая?" "Учимся в одной группе", - ответил Рома. "Эх, Ромик джан, не пудри мне мозги. Я взрослая женщина, кое-что в жизни повидала – на свадьбе скоро погуляем?" - Рома похолодел, но, к счастью, Олеся вроде бы не расслышала. "И на тбилисскую что-то не похожа. Нет?" - продолжала кассирша. "Теть Джуль, пластинку смени, - прошипел Рома. – Из Ленинграда она, учимся вместе".

"Из Ленинграда?! – она опять оторвалась от билета, который выписывала. – Чтоб камень на башку твоего деда упал! Авлабарские девочки тебе что-то плохое сделали, что ленинградочка понадобилась? Вот твои билеты... иди-иди, еще на сеанс опоздаешь. Эх, Ромик-Ромик, огорчил ты меня до глубины жизни".

Когда они вошли, "зеленый зал" уже был почти заполнен. Олеся, увидев голые крашеные стены, деревянные обычные стулья, сбитые в ряды на длинных шестах, недовольно поморщилась: "А что в тбилисских кинотеатрах можно курить?" "В некоторых можно", - ответил Рома, чувствуя какую-то неловкость за родной Авлабар. "Дикость", – поморщилась Олеся. "С сигаретами, правда, перебор – дети все-таки бывают, женщины", - Кандид поддержал Олесю.

Они пробрались к своему предпоследнему ряду, и Рома вступил в сложные переговоры со зрителями, подробнейше излагая, для чего нужны три места с самого края. Не объяснять - не получалось. Авлабарцев очень интересовало, почему вдруг хорошие места в середине ряда прямо по центру экрана человек меняет на боковые похуже, и нет ли в этом какого-то подвоха. Удовлетворив любопытство, они пересаживались с улыбкой, дружески подмигивая Роме и бросая многозначительные взгляды на видную Олесю. Усадив друзей, Рома отправился на поиски хромой Софы и добыл у нее табурет за половину стоимости билета.

Часы показывали ровно три, но фильм не начинался. Публика заволновалась. "Почему тут столько дверей?" - спросила Олеся. Рома, сотни раз бывавший в авлабарском кинотеатре, впервые обратил внимание, что в "зеленом зале", где они находились, восемь или девять дверей. "Не знаю, даже не замечал – обычно одну открывают для выхода, когда сеанс заканчивается", - сказал он.

"Кофий кто хочет? – выкрикнула женщина с красной повязкой на локте. – В последний раз спрашиваю: кофий кто желает? Сейчас говорите, потом заказ не приму".

"Здесь кофе во время фильма подают?" - удивилась Олеся. "Можно договориться, - солидно сказал Рома. – Хочешь?" "Вот еще – вздор!" - отказалась она.

"Ася! Ася джан, два кофе сюда принеси. Восьмой ряд третье и четвертое места", - перекрыл кто-то нервный гул в зале. "Это кто? Сурик ты? – задвигалась Ася, пытаясь высмотреть заказчика. – Тебе растворимый?" "Зачем мне растворимый? Свари! Лень что ли?" – возмутился заказчик. "Хорошо, сварю. В начале фильма принести?" "В начале не надо. Когда вторая серия начнется – тогда". "Хорошо... Кофий еще кто хочет? Сейчас говорите, потом поздно будет", - призывала Ася.

Публика, раздраженная тем, что фильм никак не начнется, понемногу теряла терпение, и кто-то, протестуя, то и дело пронзительно свистел. "Очень хорошее кино. Уже в четвертый раз смотрю", - услышал Рома сидящего впереди. "А я сегодня во второй, - ответил сосед кинофила. – Ты в последний раз с кем смотрел?" "С Багратом", - сказал любитель творчества Сузуки и вдруг заорал: "Сапожник!!! Начинай!"

Тут остальной зал, будто по команде, засвистел так, что в ушах заложило. Контролерша Ася надрывалась, выясняя, кто еще будет пить кофе. Кто-то ее беззлобно матюгнул. Ася в долгу не осталась: "Эй ты,  если опять рыбу с пивом будешь жрать во время фильма, директору скажу, чтобы тебя сюда больше не пускали! Понял? И мусор оставил, как будто кто-то обязан за тобой убирать!" "Не буду больше. В прошлый раз шурин из Ростова приехал, много воблы привез", - объяснил любитель пива.

"Мдаа... так-так-так", - многозначительно произнесла Олеся, с не сулящими ничего хорошего интонациями. И Рома пожалел о знакомстве с билетершей.

Наконец, свет погас. Зрители еще раз дружно свистнули, теперь уже от восторга и приумолкли. "Аккуратно курите, - раздался вдруг в тишине голос контролерши Аси. – А то пожар устроите". Где-то наверху громко застрекотал проектор, и по экрану побежали титры.

"Этот Ролях очень сильный артист. Нет ни одного фильма, чтобы его не было, - сказал впереди сидящий. – Интересно, как его зовут, полное имя? А то всегда только букву "В" пишут и фамилию. Наверно, Владимир. Нет?" "Может, не Владимир, а Виталий или Валерий. Не исключено, что Вальтер, или, допустим, Вольфганг", - ответил тот, который смотрел фильм в четвертый раз. "Может быть, даже Виктор? Но, думаю, все-таки Владимир. Владимир Ролях – звучит. Очень хороший артист".

"Это для идиотов кинотеатр?" - спросила Олеся у Ромы и, не дожидаясь ответа, попросила впереди сидящих помолчать и не мешать смотреть. "Извините, пожалуйста, - сказал один из них. – Девушка, семечек хотите? Только не обижайтесь". "Спасибо, не хочу", - отрезала Олеся. "Не, брат джан, серьезно, - обратился он уже к Роме. – Очень хорошие семечки, прожаренные, ни одной горелой или прогорклой нету". "Нет, брат джан, - с такой же любезностью в голосе поблагодарил Рома. – Не надо".

Сзади, из последнего ряда донеслось причмокивание и похрюкивание. "Сюда еще и свинью приволокли?" - обомлела Олеся. "Целуются", - тоскливо пояснил Рома, догадываясь, что и это вистов в глазах любимой девушки ему не прибавит. Он разнервничался, оказавшись в проигрышном положении, и постепенно терял способность воспринимать происходящее на экране. Там же кто-то кого-то преследовал, и зал оживленно обсуждал погоню. "Догонит и убьет", - высказался кто-то из средних рядов. "Не успеет - старик сейчас спрячется", - возразил другой. "В середине второй серии убьет, но случайно", - уточнил третий.

"Этот ужас закончится когда-нибудь? Дадут фильм посмотреть или, может, лучше уйти уже сейчас?" - возмущалась Олеся. "Скоро успокоятся", - предположил Рома, вспоминая редкие случаи, когда зрители вели себя тихо. Но вывести какую-то закономерность спокойного поведения авлабарских кинолюбителей не смог. Тут кадр уполз куда-то вбок, и зрители шумно загалдели, обзывая киномеханика сапожником и козлом, а в их "зеленый зал" прорвался звук из "красного".

Контролерша Ася включила карманный фонарь и стала высматривать кого-то в зале. Сзади раздался сдавленный хриплый голос: "Не свети сюда! Потуши!" "На кой ты мне сдался?! – парировала Ася. – Мадлену мать ищет. Это не Мадлена с тобой?" "Нет-нет, не Мадлена", - захрипел голос. "Мадлена в бар на Мэйдане спускалась утром – пусть там ищут", - посоветовал кто-то.

Когда закончилась первая серия, одна из множества дверей распахнулась и возникла группа людей с транспарантами и плакатами с утреннего парада. С улицы хлынули свет и свежий воздух. "Сюда идите, - суетилась Ася. – Осторожно, не сломайте – на будущий год опять пригодятся!" Люди бережно складывали парадный инвентарь под экраном. "А этот большой выносите, - командовала Ася. – Сейчас ту дверь открою". "Куда уносить?" - спросил один из рабочих. "Уноси! А то, если хочешь - на Петрэпавлэ*, седьмой участок, девятая могила – бабушку мою порадуй", - звеня ключами, Ася отперла противоположную дверь.

Несколько мужчин через весь зал пронесли в ту сторону узкую многометровую жестко скрепленную конструкцию с надписью: "Да здравствует Ленинская Великая Народная Октябрьская Социалистическая Революция!" - и один за другим исчезли в дверях.

"Ася джан, ты про меня забыла? Восьмой ряд третье и четвертое место", - напомнил любитель кофе. "Ничего не забыла, - огрызнулась контролерша. – Ослеп что ли, не видишь, делом занимаюсь?! Сейчас принесу, потерпи минуту". Она начала было запирать дверь, но не успела. Ее оттеснил человек с ящиком, перекинутом на ремне через плечо: "Марожни! Шоколадни эскимооооо!!!"

Публика тут же оживилась – в зале было душно, и мороженое пришлось кстати. Ася негодовала: "Нашу Софу без работы хочешь оставить?! У тебя сейчас купят, а у нее кто будет покупать?!" Она кинулась в неравный бой, пытаясь выпихнуть наглого мороженщика обратно на улицу. Хромая Софа телепатически ощутила появление конкурента и заявилась в зал с другой стороны со своей коробкой: "Марожние... Вафли стаканчик марожние!!!" Иногда она обращалась к наглому мороженщику, отбившему у нее нескольких покупателей: "Чтоб ты ослеп! Чтобы у тебя в жизни хороших дней не было, как у меня!"

"Мороженое?" - спросил Рома. Кандид отказался, Лола захотела в вафельном стаканчике, Олеся промолчала и потерла виски. Вторая серия, в которой, как следовало из реплик, и содержались пикантные сцены, сулила еще больше "интересного".

Рома давно смирился с тем, что с Олесей сегодня точно никаких разговоров заводить не стоит: надо дождаться окончания фильма, а то и предложить уйти раньше, если в зале станет совсем уж "весело", выразить готовность провести до дома – если не захочет, то не настаивать, но главное – ненавязчиво извиниться за не самый удачный просмотр фильма. "А если чересчур будет возмущаться, то и напомнить можно, что сама захотела посмотреть работу любимого режиссера", - прикидывал Рома.

"Ася, я без кофе остался, да?" - опять раздался уже хорошо знакомый голос. "Вай, Сурен, извини, дорогой. Сейчас, в айн момент принесу", - Ася бабочкой выпорхнула из зала, хотя и была нехилой комплекции. А пришлый мороженщик, воспользовавшись таким спадом напряженности, устроился прямо на полу и задрал голову к экрану.

Сопение, похрюкивания и чмоканье сзади усилились. Рома стыдливо косился на Олесю. Она сидела подчеркнуто прямо, демонстративно обозначая интерес только и только к фильму, словно в зале, кроме нее самой, никого нет. "Как же хорошо, что она только русский понимает! Совсем одурели", - подумалось Роме, когда с последнего ряда донесся странноватый диалог: "Мадлена, совсем немножко... Мадлена, совсем чуть-чуть..." "Че, Серож джан, че*! Потом, в другой раз как-нибудь", - отвечала Мадлена. Серож рычал как собака. Снова раздавались причмокивания, и опять повторялся диалог.

На экране тем временем главный герой, похожий на самурая, терзался в сомнениях, как подступиться к любимой женщине, и стоит ли это делать перед началом необратимой войны. Кульминацию его душевных метаний расслышать не удалось – Ася, приоткрыв дверь, поинтересовалась: "Сурик, забыла, ты кофий сладкий любишь или горький?" "Средний, - гаркнул Сурик. – А второй сладкий сделай". Заглушенные Асей размышления самурая компенсировал впереди сидевший любитель Сузуки. "В итоге т...", - возвестил он.

"Ну, это уже форменное скотство! – возмутилась Олеся. – Это же великий Сузуки! А тут такое безобразие! Прекратите немедленно!"

Рома напрягся – запахло скандалом. Но тот, который смотрел фильм уже в четвертый раз, обернулся и добродушно сказал: "Извини, сестричка. Задумался – автоматически вырвалось. И ты, брат джан, извиняй". Но на Олесю это не подействовало: "Так нельзя себя вести в кино, вы не понимаете? Вы же взрослый человек, а позволяете себе пошлые реплики, мешаете смотреть великий фильм!"

Любитель отдельных сцен Сузуки перевел удивленный взгляд на Рому. Рома только плечами пожал, и он обернулся к экрану. Но вскоре встал и вышел, оставив без ответа вопрос приятеля, куда это он собрался задолго до конца. "Почему Дживана обидели? Ушел человек, даже кино не досмотрел!" - с вызовом в голосе поинтересовался тот.

"О, господи, теперь этот. Дайте фильм посмотреть, отношения потом выяснять будете!" - Олеся повысила голос.

Зрителей стала больше интересовать разгоравшаяся ссора, чем события на экране, и отовсюду слышался вопрос: "Это кто такие? Что там случилось?" Второй тоже поднялся и ушел вслед за приятелем. "Слава тебе, господи", - вздохнула Олеся, а Рома лихорадочно обдумывал, кого из ребят можно подтянуть на помощь.

"Поджидать будут?" - спросил Кандид на грузинском, чтобы Олеся не поняла. "Похоже", - ответил Рома под пронзительный свист зрителей, недовольных обрывом ленты. "Эй, Сурен, вот твой кофий, иди сюда - бери, - позвала Ася. – Эфрем! Эфрем! Оглох в своей будке что ли?!"

Киномеханик, наконец, высунулся наружу: "Что случилось, Ася?"

"Не продолжай кино, пока не скажу, понял?" - сказала она и включила свет в зале. "Ладно, не буду, - отозвался Эфрем. – Все равно показывать пока нечего – из "красного зала" продолжение еще не принесли". "Ну и хорошо", - сказала Ася и подняла вверх руки, призывая тем самым зрителей не шуметь.

"Дорогие товарищи! – она вдруг включила официальный тон. – Уважаемые товарищи! От имени дирекции кинотеатра и живущих над нами людей приношу извинения. Но пауза очень-очень необходима. Дорогие товарищи, дедушка Гигуш, которому послезавтра должно было исполниться сто три года, несколько дней назад умер. Сегодня его похороны, а родственники не могут вынести гроб – лестницы очень узкие. Только через этот зал можно..."

"А через "красный зал" нельзя - он полупустой?" - перебил кто-то. На него сердито зашикали: "Человек умер, в траур через "красный зал" гроб нести – ума совсем нет?" "Правильно люди говорят – через "красный" неприлично! К тому же здание проседает и в "красном зале" только одна половина двери открывается и не полностью", - объявила Ася, направляясь к одному из входов или выходов – Рома уже запутался в обилии дверей. Погремев ключами и замком, контролерша открыла дверь и крикнула куда-то вверх: "Готово! Спускайте Гигуша!"

Но вначале спустились родственники усопшего. Один из них рулеткой замерил высоту и ширину дверного проема, расстояние до лестницы и задумчиво произнес: "Очень тяжело будет. Короче, сделаем так. Я и еще три человека здесь останемся. Вы сверху на веревках опустите гроб строго вертикально. Дедушку чем-нибудь незаметным привяжите, чтоб не вывалился, а то неудобно перед людьми. Карло пусть между первым и вторым этажом стоит, у него длинные руки. Когда гроб до него опустится, тогда пусть Карло дотянется и раскачает так, чтобы я и Коля за низ гроба смогли ухватиться. Мы тут же начнем заносить, двое других, что с нами будут, за верх подхватят, а вы в этот момент веревки должны моментально ослабить – так и вынесем. Другого варианта нету".

"Если надо, то скажите – поможем!" - предложил кто-то из зрителей. "Спасибо, дорогой, может, и правда помощь понадобится, - сказал распорядитель с рулеткой. – Слышали? Люди тоже помогут. Не стойте, давайте шевелитесь, а то и так уже опоздали - стыдно перед соседями. Карло не забудьте! Главное, чтоб обязательно Карло на своем месте стоял и сильно раскачал гроб..." Потом, словно оправдываясь, обратился к зрителям: "Одного не понимаю, почему так дома строили? Эти люди не думали о том, что когда-нибудь гроб придется выносить? Двери узкие, лестницы винтовые. Неделю назад такая же история была - пока покойницу из дома вынесли, сам полжизни потерял. Так устал, что даже на поминки не остался, хотя и повод неплохой был. Пару стаканов на кладбище за упокой выпил и домой пошел".

Кандид и Лола хоть и всем сердцем сочувствовали Роме, но сидели красные от распиравшего смеха. Рома заметил, что Олеся щиплет себя за руку: "Ты чего?" "У меня такое ощущение, что я попала в сумасшедший дом. Мне уже просто интересно, чем все это кончится?"

Когда гроб оказался в зале, все присутствующие поднялись на ноги и стояли, пока столетнего Гигуша не вынесли на улицу через другие двери кинозала. Его дочь плача причитала: "Папочка, ты так фильмы смотреть любил, что даже в последний путь через кинотеатр от нас уходишь!"

Родственники покойника на выходе оборачивались и в знак благодарности посылали воздушные поцелуи стоящим зрителям, проявившим уважение. Один из них, изрядно поддавший, предложил: "Когда кино закончится, все обязательно поднимайтесь к нам – помянем Гигуша парой-другой стаканчиков. Вино хорошее и шилы* много. Достойный был человек".

Потом Ася, что-то бурча под нос, заперла все двери и крикнула: "Эфрем! Эфрем, продолжай сеанс!" Проектор затарахтел, но Рома, и до того не воспринимавший фильма, вовсе перестал смотреть, продолжая ломать голову над тем, кого из ребят вызвать на помощь, да еще так, чтобы Олеся ни о чем не догадалась.

На зрителей, наверное, подействовал покойник, потому что они, наконец, присмирели. Безмолвствовали до тех пор, пока героиня, обеспокоенная слухами о надвигающейся войне, не отказала герою в любви. Тогда кто-то в передних рядах возмутился: "Подумаешь, корчит из себя... "В конце все будет. Умирать будет, но успеет", - отозвался другой. Узнав о печальном финале, одна из немногочисленных зрительниц громко всхлипнула: "Умрет да? Как жалко!" За ней - другая. Третья начала было успокаивать расчувствовавшихся подруг, но так бурно, что ее саму попросили успокоиться. В последнем ряду Мадлена ойкнула, взвизгнула и обозвала Серожа скотиной. Он, судя по звуку, ответил пощечиной. А несколько человек сопроводили угасающий взгляд самурая дружным: "Аминь!"

"Боже мой! Какие дикари", - вздохнула Олеся.

"Обычные люди, любят пошутить", - в Роме вдруг шевельнулась обида за родной Авлабар и авлабарцев. "Ты так думаешь?" - язвительно спросила Олеся. "Да", - сухо сказал Рома.

На выходе из кинотеатра они столкнулись с сидевшими впереди любителями Кумимото Сузуки. Один из них держал букет темно-красных гвоздик. "Это тебе, сестричка, - сказал он, протягивая цветы. – Не в обиду, что шумели в кино. Извиняй. И ты, брат джан, не обижайся".

"Это зачем? – растерялась Олеся. – Это что?"

"Это, Олеся, Авлабар!" - сказал Рома, переполняясь гордостью.

Лола и Кандид стояли чуть в стороне и о чем-то разговаривали.

* * *

Джан – ласковая форма обращения

"Петрэпавлэ" - самое старое тбилисское кладбище, на территории которого находится церковь Святых Петра и Павла

Че – по арм. "нет"

Шила – острая каша с мясом, подаваемая на поминках.