БЕСЕДА С ОЛЬГОЙ АЛЛЕНОВОЙ - АВТОРОМ КНИГИ «ЧЕЧНЯ РЯДОМ. ВОЙНА ГЛАЗАМИ ЖЕНЩИНЫ»

Много лет проработавший в Японии телеобозреватель и публицист Владимир Цветов как-то заметил, что человек, приехавший в Японию на неделю, готов писать об этой стране книгу, тот, кто приехал на год, пишет серию очерков, а тот, кто живет здесь больше года, сомневается, что набрал материала даже на одну статью. Думаю, что ирония эта применима и к кавказской теме. Чеченские войны и осетинские конфликты породили целые цикл художественной и публицистической литературы. Однако зачастую за чеченскую или осетинскую темы берутся журналисты, бывающие здесь наездами, от случая к случаю. Уже примерно во второй-третий приезд они считают себя готовыми к созданию новых кавказских произведений. Книга Ольги Алленовой представляет двоякий интерес. Ольга родилась и выросла на Северном Кавказе, знает людей и их образ жизни, традиции. К тому же читатель имеет уникальную возможность посмотреть на войну глазами женщины. Разговор с автором книги «Чечня рядом. Война глазами женщины» я начал с вопроса о женской специфике в чеченской теме.

- Книги о чеченской войне, как правило, пишут мужчины. В чем отличие женского взгляда на войну?

- Мужчины больше пишут о боевой технике, вооружении… Они, как правило, хорошо в этом разбираются. Я так и не смогла познать все эти военно-технические тонкости. Научили, правда, меня отличать транспортно-боевой вертолет «МИ-24» от транспортного «МИ-8». Но долго я не могла этого отличия понять. С «МИ-26» все ясно – он огромен. А эти примерно одинаковы. Офицеры обратили мое внимание: «МИ-24» удлиненный, он похож на крокодила. Его в обиходе «крокодилом» и называют. Но если речь заходит о видах вооружения, то это для меня темный лес. Первое время расстраивалась, потом решила, что это не так важно. На войне больше внимания обращаешь не на технику, а на людей, точнее, на то, что с ними происходит. Во время второй военной кампании в Чечне практически не писали о тех жителях Грозного, которые пережили бомбежки, осаду, наступление федералов и уход ичкерийцев. Я видела женщин и стариков, просидевших под бомбежками около месяца в подвалах. Меня потрясли их рассказы! Разве об этом можно не писать?
Мужчины на войне мыслят глобально: здесь наши, а тут ваши… Если наши пойдут в это ущелье, то из какого ущелья выйдут ваши… и так далее. Однажды наблюдала моих коллег-мужчин на военной базе в Ханкале, поглощенных обсуждением тактических и стратегических операций. Перед ними лежала карта, они спорили, будто прорабатывали различные варианты событий. Мне, конечно, тоже приходилось писать о нападениях на воинские колонны, обстрелы, захваты. Читателям надо было подробно объяснить, как это все произошло. Такая работа тоже нужна. Приходилось с картами к майорам лезть. Но для женщины-журналиста главное другое – рассказать о переживаниях простых людей, в том числе и военных. Женщина быстрее улавливает многие выразительные тонкости, от ее взгляда не уйдут дрожащие руки, грусть в глазах, манера говорить и улыбаться. Я заметила, что мужчины-журналисты на эти тонкости редко обращают внимание, а ведь это позволяет понять человека.

- Получается, что мужчина-журналист чувствует себя воином, а женщина – психологом?

- Не зря ведь шутят, что мужчины пришли на эту планету с Марса, а женщины – с Венеры. Мужчины больше думают о самой войне…

- А женщина - о ее последствиях?

- Она рассказывает о ее участниках. Помню, я подготовила статью о молоденьких солдатиках в Ханкале, которые написали песню с такими словами: «Ты только маме, что я в Чечне, не говори». Мне представлялось, что рассказывать о таких мальчишках было необходимо. Я видела их эмоциональное состояние, их переживания и мысли. Для них Чечня была словно другое государство, они не понимали, зачем они здесь, но они знали, что генералам и политикам, кинувшим их в этом адский котел, до них дела нет. Я женщина и считаю, что любая женщина в этой стране, жена или мать, имеет право знать, о чем думают эти дети, как они живут в условиях войны.

- Оля, ты родилась и выросла на Северном Кавказе, но уже долгое время работаешь в крупной российской газете в Москве. Что отличает твой взгляд на северокавказские события от взгляда коллег?

- Я просто, может быть, в чем-то лучше понимаю то, что происходит на Северном Кавказе. Мои московские друзья часто спрашивают: «Зачем ты туда ездишь? Тебе разве не страшно? Там убивают!» Одно время они так часто мне об этом говорили, что в какой-то момент я в правду стала испытывать страх перед поездками на Северный Кавказ. Я стала искать поводы, чтобы отказываться от командировок. Это было со мной примерно два года назад. Но затем я задумалась над тем, где я родилась, с кем я училась (в моем классе были русские, чеченцы, осетины, ингуши, дагестанцы). Вспомнила многочисленных знакомых в Чечне, Дагестане, Осетии, которых я очень уважаю. Эти люди не уехали, они ежедневно сталкиваются с многочисленными проблемами, испытывают страх за детей и родителей. Я бы проявила малодушие, если бы отвернулась от всего этого, спряталась за свои московские заботы, как бы оставила их один на один с их бедой. Они ведь такие же, как и мы, живущие в Москве, и они даже лучше нас, потому что они не уехали от трудностей, живут у себя на родине. И я вновь стала постоянно летать на Северный Кавказ. Если мы не будем туда ездить и заниматься этой проблемой, то мы этих людей, а значит и все это пространство Кавказа, потеряем.

- В Чечне тебе приходится общаться лишь с федералами и их сторонниками, или бывают встречи с их противниками?

- С противниками мне не довелось общаться, о чем я иногда жалею. Мне всегда хотелось понять этих людей. Но одна встреча у меня все-таки была – с Ахмедом Закаевым, но не в Чечне, а в Лондоне. Я была в отпуске, но в тот день в Чечне убили Аслана Масхадова. Поговорив с Закаевым, я многое поняла. Он смог убедить меня в своей искренней вере в независимость Чечни. Прежде я думала иначе. Пропаганда сформировала во мне твердое убеждение, что действия ичкерийцев проплатили западные спецслужбы, которым надо дестабилизировать обстановку в России, расколоть ее. Я не склонна идеализировать Ахмеда Закаева, но я увидела, что эти люди действительно пытались строить какое-то свое государство, думали о настоящем и будущем чеченцев. Конечно, они не справились. Кончено, на нем и его соратниках лежит вина за гибель многих соотечественников и российских военных. Это обстоятельство лишает меня сочувствия к этим людям, но я поняла, что ими движет, а для журналиста понять – значит выполнить свою миссию. Ведь если мы что-то не понимаем, мы не можем об этом писать – иначе просто запутаем читателя.
Еще у меня была встреча с бывшим министром обороны Ичкерии Магомедом Хамбиевым. Но его тогда уже нельзя было считать боевиком. Он только вышел из подполья, перейдя к Рамзану Кадырову. В своем гудермесском доме он мне сказал, что чеченцы не собираются отказываться от идеи независимости, что они к ней непременно вернуться лет через десять, а сейчас пока надо отойти в сторону. Для меня это стало большим откровением. Я стала гораздо лучше понимать то, что происходит сейчас в Чечне. Пока у Кадырова хорошие отношения с Путиным, этого, конечно, не будет, но все меняется, уйдут и Кадыров и Путин, и то, что останется, внушает страх.

- Живя в Москве, тебе не хотелось заняться журналистикой другого рода? Например, светскими темами?

- Гламурной журналистикой никогда не хотела заниматься. Жалко убивать на нее свои годы. Но есть темы, которые мне близки. Например, изобразительное искусство. У меня есть тяга к культурологии. Это целый мир. Российские реалии таковы, что многое мы не можем сказать открыто. А искусство позволяет нам выразить свои мысли и чувства. И при этом мы будем поняты другими. На информационные ресурсы легко наложить вето, а на искусство его не наложишь. Окунуться с головой в этот мир я еще не могу, но, думаю, все еще впереди.