Тбилисские истории. Злобный Амирхан

Соседи по моей улице в Авлабаре – старинном армянском квартале Тбилиси, были люди милые, дружелюбные, всегда готовые прийти на помощь друг другу, разделить друг с другом последнее. И радость, и не приведи Всевышний, горе – на всех были общие. Улица была старой, и семьи, жившие на ней, соседствовали не одно поколение. Ссоры и размолвки тоже, конечно, случались - куда без них? Но общими стараниями повздоривших быстро мирили, не давая расколу углубляться. Наша улица была смешением народов и языков, но кто тогда думал о таком.

Грузины разговаривали на армянском языке, не хуже самих армян. Венера Джинчарадзе преподавала русский язык в армянской школе, а ее муж Габриэл Саркисян - математику в грузинской. Несколько русских семей одинаково хорошо разговаривали и на грузинском, и на армянском, и на своем родном – естественно.

Врач Валентин Андриевич с подходящей к специальности фамилией Костыль работал в больнице городка Марнеули, что в часе езды от Тбилиси. Там и сейчас в основном азербайджанцы живут, и способный к языкам Валентин Андриевич нахватался так, что, если хотел типа посекретничать с Мирзой Гусейновым – отцом моего друга Шаина, то, хитро подмигивая остальным, переходил на азербайджанский: "Орада иш вар", то есть – отойдем, дело есть.

Как-то произнеся это "заклинание", Валентин Андриевич отошел с Мирзой в сторонку, переговорил о чем-то, потом с остальными соседями, собиравшимися каждый вечер поиграть в нарды или домино, а на следующий день все мужчины нашей улицы после работы вместо традиционных нард пошли чинить прохудившуюся крышу дома, в котором жили две сестры – старые девы. Валентин Андриевич узнал о крыше случайно, выйдя рано утром за молоком.

Молочные продукты тогда развозились по всему кварталу на мотороллере с приделанным кузовом. Водитель, он же и продавец, возвещал о своем приезде сигнальным рожком. Там в очереди и услышал Валентин Андриевич, как одна из сестер пожаловалась соседке, что плохо себя чувствует – полезла на чердак подставлять тазы и банки под прохудившиеся места, чтобы дождь не залил дом окончательно и, видимо, простудилась.

Та крыша оказалась в таком дрянном состоянии, что починке не подлежала. Надо было менять покрытие полностью. И ничего, никого это не смутило – скинулись по возможности, купили все необходимое, и терпеливо пару недель возились с соседской крышей.

О том, что Поповы – были греками, а не русскими, Шалимовы – татарами, я узнал уже став взрослым. О еврейском происхождении Сепиашвили - только когда они эмигрировали. Никто не скрывал своей национальности, просто она никогда никого не интересовала. До поры до времени. Но до того времени было еще очень далеко. Стояло веселое безоблачное детство.

Чуткая бабушка Варя зазывала всю нашу шантрапу в свой небольшой сад на первую поспевшую черешню. Добрая душа таксист Арташ в праздничные дни утрамбовывал нас в "двадцать первую", а позже "двадцать четвертую" "Волгу" и катал по залитому иллюминацией центру Тбилиси. Сапожник Агван чинил не только обувь, но и латал нам мячи… Так и росли в заботе и дома, и на улице.

Особняком стоял Амирхан-папа. Папа – в данном случае дед. Так обращаются к старикам в восточной части Грузии, тогда как в западной – бабу. Он жил в большом доме в переулке, довольно круто спускавшемся на параллельную улицу-тупик, завершавшийся у его двора широким ровным пятачком. Там мы играли в футбол. А крутизной спускавшейся к пятачку улицы пользовались для катания на санках в редкие для Тбилиси снежные зимы, и самокатах – в остальное время года, когда они у нас бывали.

Те самокаты были самодельными. Простыми до совершенства. Брался кусок доски, к которой приделывались две поперечные деревянные оси с парами подшипников. Особые умельцы переднюю ось крепили к доске одним подогнутым гвоздем, чтобы можно было поворачивать. Но повороты с грехом пополам получались на прямых участках. Когда же дорога шла под уклон, то подшипники-колеса трудно подчинялись этому действию и продолжали скользить по асфальту по прямой в развернутом вбок состоянии. В таком случае подшипники иногда ломались, и незадачливому лихачу доставалось так, что охота грохотать на самокате на некоторое время у него пропадала. Да – надо признать – самокаты были очень шумопроизводящие.

Амирхан-папа наши забавы очень не любил. Одинокий суровый старик с черными, лихорадочно горящими глазами, с недельной щетиной, с тростью в руке, в темно-синих галифе, заправленных в хромовые сапоги, в фуражке типа картуз – он был нашей грозой. А мы - его. С той разницей, что преимущество было на его стороне.

Он выскакивал на улицу внезапно, бесстрашно бросался к мчавшимся под уклон самокатам и хватал кого-то на ходу. "Амирхан-папа, не буду больше", - умолял угодивший в плен. "Конечно, не будешь", - усмехался он в усы. "Верни самокат! Ну, пожалуйста, верни!" - канючил неудачник. "Конечно, верну. Для чего мне твой самокат?" - за этими словами следовал взмах руки, и самокат, обрушенный о землю или о стену, разлетался в щепки. А дед Амирхан спокойно говорил: "Забирай, детка, свой самокат. Будешь тут еще гррр-гррр-самокат-гррр-гррр, опять разломаю! Не нужен мне этот гррр-гррр с утра до ночи".

Амирхан-папа охотился за нами и самокатами, и тем увлекательнее нам было устраивать съезды по наклонному переулку мимо его засады. Но случались такие неудачные дни, что к вечеру злобный старик уничтожал все наши средства передвижения. А уж если ему удавалось разбить вдребезги не только деревянную часть, но и хотя бы один подшипник, то начинались проблемы. Я и не помню, где мы обычно добывали эти подшипники – один-два раза упросили рабочих крохотного механического завода, находившегося рядом, но остальное стерлось. Доставать подшипники было очень трудно. Да еще чтобы хоть попарно были одинаковые в диаметре, не говоря уже о всех четырех. Дефицит.

Но вредному старику было наплевать на наши трудности. Он уничтожал наши самокаты регулярно и беспощадно. Не помогло даже вмешательство взрослых, решивших, что Амирхан-папа хватил лишнего. О том, что они пошли с ним разговаривать, мы – детвора, узнали много позже – негоже было играть на наших глазах с авторитетом взрослого человека, каким бы он не был. Но пронять не смогли.

"Ломал и буду ломать их грр-грр-самокаты. Голова болит от них", - честно и прямо ответил Амирхан-папа переговорщикам, пропустив мимо ушей увещевания, напоминания о том, что все были детьми, и даже предупреждение, что эти дети – мы, то есть – завтра вырастут и как он будет им в глаза смотреть или просить о чем-то, если что-то понадобится. В общем Амирхан-папа остался непреклонен как в вопросе самокатов, так и в вопросе мячей.

Мячи он нам исправно протыкал ножом, который носил в голенище сапога. Это нас возмущало еще больше и доводило до слезных истерик. Если с грохочущими и гремящими самокатами недовольство Амирхана-папа было понятно, то чем мешал ему футбол – загадка загадок. Играли мы на большом ровном пятаке, соседствовавшим с его двором. Мяч, бывало, залетал к нему через забор, но падал далеко от дома, находившегося выше настолько, что даже наши крики, сопровождавшие матч, там не слышались. Но каждый раз, стоило нам чуть замешкаться с проникновением через забор за мячом, Амирхан-папа возвращал его продырявленным, издевательски ласково приговаривая: "Продолжайте, детки, футбол пинать. А то разошлись бы по домам, книжки почитали. Нет, не хотите умными стать?"

Дело дошло до того, что Валентин Андриевич, возмутившись очередной выходкой старика, подумал вслух: "Может в суд подать или участковому пожаловаться, чтоб приструнил как-то – а то совсем края потерял садист". Дядя Мирза Гусейнов в ответ рассмеялся: "Плевать Амирхану на участкового и суд. Он с самим Сталиным в ссылке был. В войну из концлагеря бежал. Зимой в реке ночь просидел, чтоб погоня отстала. Отморозил себе разные места – потому ни жены, ни детей так и не завел, и сам злой, как шайтан. Ты этого прожженного большевика или меньшевика участковым напугать хочешь? Не смеши, Валико, не смеши".

Мы понемногу взрослели. "Гррр-гррр самокаты" остались в прошлом. Молочные продукты с мотороллера с приделанным кузовом - тоже. Они стали продаваться в магазине. Черешневые деревья бабушки Вари состарились и перестали плодоносить. Точильщик со станком наперевес и криком во всю глотку: "Точить ножи-ножницы!" изменил свой еженедельный график на ежемесячный. А стекольщик со своим раскатистым: "Стеклоооооо встаааааавлять!" и вовсе перестал появляться.

Только Амирхан-папа оставался таким, каким я его увидел и запомнил в первый раз - суровый старик с черными, лихорадочно горящими глазами, с недельной щетиной, вечной тростью в руке, в темно-синих галифе, заправленных в хромовые сапоги, в фуражке типа картуз. С той разницей, что стал часто выносить на улицу высокий табурет и устраивался на нем допоздна.

Тогда и случилось происшествие, после которого мы изменили было мнение об Амирхане-папа. Славик-собака и Шаин поцапались со сверстниками с соседней улицы. Те их подкараулили на том самом пятачке, где мы играли в футбол. Человек десять-пятнадцать на двоих. Бить собрались. И не убежать – в кольцо взяли. И позор к тому же – на своей улице чужаками быть битыми. И помощи не ждать – остальные в тот день в кино поперлись на вечерний сеанс "Мазандаранского тигра". И когда были сказаны последние слова, те самые, которые в те годы обязательно предшествовали драке, а в том случае - избиению, вдруг как с неба свалился Амирхан-папа со своей тростью и, сверкая глазами так, что были видны в темноте, разогнал чужаков с криком: "Я вам дам, отродья бешенные, наших мальчиков обижать. Двадцать бестий пришли на две души - а ну разбежались быстро!" Собака потом говорил, что Амирхан-папа размахивал своей палкой, как дубиной, и точно кого-то бы укокошил, если б те не разбежались.

Но спустя пару дней Амирхан-папа испортил нам футбол и восстановил репутацию. Резать мяч не стал, правда, но пока кто-то из нас перелез через забор, старик уже овладел мячом и, не оборачиваясь на просьбы вернуть его, удалился в дом. "Садист, он и есть садист", - повторил кто-то из нас слова Валентина Андриевича.

Амирхан-папа умер неожиданно. Подозреваю, что если бы смерть застала его дома, то об этом узнали бы не скоро. Таким он был нелюдимым. Но он скончался на улице, сидя на высоком табурете и опираясь на свою трость. Не свалился. Просто шея перестала держать голову, подбородок уперся в грудь, дыхание остановилось. Издали казалось, что он спит. Но соседи, увидев рано утром Амирхана в той же позе, в какой он был накануне, почуяли неладное и подошли поближе.

Хоронили старика всем миром. Ведь тогда радость и горе на всех были общие. Мы, чьи самокаты и мячи в несчетном количестве переломал и перепортил несносный дед, уже вошли в тот возраст, когда наравне со взрослыми имели право сидеть за поминальным столом. После очередного тоста Славик-собака удивленно сказал: "Такое о нем говорят, что можно подумать - не Амирхан-папа умер, а какой-то добрый Айболит". И тогда Шаин напомнил ему, как злобный Амирхан-папа спас их от позора быть битыми на родной улице. А Славик-собака вдруг заплакал.

Читайте нас в

Дзен Новости Telegram