Вестник Кавказа

Тбилисские истории. Тифлисский детектив

Юрий Симонян
Тбилисские истории. Тифлисский детектив

История эта произошла, когда Тбилиси назывался Тифлисом. Люди умирали и рождались здесь не каждый день. Похороны и рождения, свадьбы и крестины обретали всегородскую известность. Царило дружелюбие, крупные ссоры были редкостью, потому что мелким не давали разгореться, а самым вопиющим преступлением бывала кража нескольких литров вина из незапертой на ночь лавки забывчивого торговца.

В пятницу в половине третьего в котле, наконец, забулькало. Еще через десять минут обед был готов. Марьям Алексеевна устало вздохнула и задумалась, отчего так могло затянуться приготовление. Проголодавшиеся муж и младший сын, коротая время, играли в зале в нарды. Марьям Алексеевна поднатужилась и выдвинула ящик комода, чтобы извлечь свежую скатерть. Так было заведено со времен покойного свекра – семья всегда обедала за хрустящей накрахмаленной скатертью. Покончив с сервировкой, она направилась на кухню за бараниной, потушенной с овощами.

– Заканчивайте играть, – позвала она. – Мойте руки и идите кушать, а то остынет.

– Главное, чтоб вино не нагрелось, – отозвался муж. – Ерванда ждать не будем?

– Не стоит, – ответила Марьям Алексеевна. – Он вчера говорил, что работы много. Поздно придет, наверное.

Ровно в три часа семья в неполном составе уселась за стол. Глава семейства Пап Седракович наскоро пробубнил короткую молитву и потянулся к потевшему кувшину. Светло соломенный цвет вина понравился ему чрезвычайно. Он понюхал, пригубил, цокнул в восхищении языком и похвалил сына:

– Прекрасное вино купил – молодец, Абгар джан! У Геронти?

Абгар держал свой стаканчик на весу в ожидании отцовских слов.

– Нет, папа, у Нико Игнатича, – сказал он.

– Зандукелова? – удивился отец. – Надо же! Прекратил пройдоха вино портить. Или, может, вода у него закончилась?! На свадьбу брату твоему такое же надо будет купить. Пообедаем, пойди к нему договорись... или нет – лучше сразу купи и доставь домой, пока он его не успел разбавить. И смотри, Абгар, в оба – чтобы при тебе боцы* наполнили, и попробовать не забудь. А то всучит какое-нибудь пойло – осрамимся перед людьми. Зандукелов, если б мог, то и воду бы разбавлял, только нечем.

– Что я ребенок, папа?! – обиделся Абгар. – Не знаю, как вино покупать?!

В половине четвертого со двора раздалось протяжное:

– Марья-ханум! Ай, Марья-ханум! Марьялекси-ханум!

Пап Седракович только что доел, отодвинул тарелку и собирался выкурить папиросу. Голос со двора вносил корректировку в его действия, и он недовольно пробурчал:

– Марьям, не слышишь? Пригласи к столу, а то неудобно.

– А то не знаешь, что ее зови – не зови, в дом даже не зайдет, – ответила Марьям Алексеевна, направляясь к дверям.

– Заходи в дом, Фарида, – позвала она, зная наперед, что стеснительная до невероятности соседка откажется. – Проходи, дочка.

– Не, Марья-ханум, пасиб. Мустафа много рыба принес, сказал, чтоб я вам немного принес. Вот, на здорови кушайте, уже варони, – сказала Фарида, протягивая сверток из толстой оберточной бумаги. – Мустафа сказал, чтоб Папа-бей для свадьбы сам не беспокоил, Мустафа сам всю рыбу принесет, сколько надо – столько поймает и принесет, а чтобы Папа-бей только сказал, сколько гости будет кушать.

Выговорив быстренько всю эту тарабарщину, словно боялась что-то забыть, и вручив угощенье, Фарида едва не побежала домой, а Марьям Алексеевна в сотый раз про себя пожалела ее: "Совсем еще ребенок, как же тебя замуж-то отдали?!" Покачивая головой, то ли осуждая тех, кто выдал Фариду замуж так рано, то ли недоумевая, Марьям Алексеевна выложила свежесваренные, еще теплые цоцхали на блюдо и понесла к столу.

– Мустафа прислал, – сказала она. – Даже остыть не успели. Обещал рыбу на свадьбу. Только надо сказать, на сколько гостей.

– Мустафа – хороший человек, спасибо ему, – Пап Седракович хоть и наелся, но не отказал себе в удовольствии полакомиться одной маленькой рыбкой. – А ты, Абгар, если закончил кушать, ступай к Зандукелову. Иди, сынок, чтоб без вина не остались. Его же ведь и остудить хорошо нужно, чтобы пилось, как следует. Если уже не будет, договорись, чтобы, в крайнем случае, к среде литров триста, а лучше триста пятьдесят для нас приготовил. Но чтобы именно этого вина – другое пусть и не пытается продать, а то куплю у Геронти.

Без четверти четыре открылась дверь, и появился старший сын Ерванд, чья свадьба и была назначена в конце следующей недели.

– Вай, сынок, ты же сказал, что придешь поздно, – всплеснула руками Марьям Алексеевна. – Мы и пообедали, не стали ждать. Сейчас и тебя накормлю, иди к столу.

– Не, мама, я не буду, – ответил Ерванд, устремляясь в свою комнату. – Я только переодеться.

Марьям Алексеевна многозначительно улыбнулась.

– Поешь, успеешь набабиться, – засмеялся Абгар. – Еще надоест!

– Заткнись, лацирак*, – беззлобно огрызнулся Ерванд. – Я с ребятами в Ортачала, в сады... Дол куда делся, Абгар? Вчера тут на полке лежал – ты брал?

– Опять до утра пьянствовать и песни горланить? – с деланным возмущением укорила сына Марьям Алексеевна. – У тебя свадьба через неделю, дел невпроворот!

– Оставь, Марьям, пусть напоследок гульнет с друзьями, – вмешался отец семейства. – Потом не до того будет. Детей надо будет рожать, семью надо будет кормить... Абгар, ты еще здесь? Вино у Зандукелова закончилось, небось! В кого ты такой "шустрый" уродился?!

Сыновья ушли, а Пап Седракович, надев очки, принялся своим каллиграфическим почерком заполнять пригласительные открытки на свадьбу.

В шесть часов Марьям Алексеевна, занимаясь делами на кухне, случайно коснулась котла и обожгла руку. То, что посудина за несколько часов ничуть не остыла, и оставалась такой же раскаленной, словно только сняли с огня, ее и удивило, и насторожило - она увидела дурной знак. За этим Марьям Алексеевна вспомнила, как накануне в комнату залетел воробей и долго не мог вылететь обратно, бился несчастный в окна, и убился бы, в конце концов, не открой она их все настежь. И это тоже было плохим знамением. Следом ей вспомнился кот, почему-то ошалевший в августе и изводивший по ночам всю улицу душераздирающими воплями. "Не к добру все это", – решила Марьям Алексеевна.

Держась за сердце, она вернулась в зал, где муж продолжал выписывать приглашения многочисленной родне, друзьям и хорошим знакомым.

– Пап, – позвала Марьям Алексеевна. – Что-то на душе тяжело.

– Почему? – спросил он, не отрываясь от открыток.

– Не знаю. Сегодня весь день какой-то не такой, – пожаловалась Марьям Алексеевна. – Баранина – слыханное ли дело? – полдня варилась, никак не доваривалась. Теперь кастрюля такая раскаленная, как будто на огне стоит.

Пап Седракович посмотрел на жену поверх очков и нахмурился.

– Сядь и покури, – предложил он. – Там вон дамские папироски лежат, и иди полежи, а то поспи – устала, наверное.

– С чего мне уставать? – возразила Марьям Алексеевна. – Не хочу папиросы – только зря деньги переводишь.

– А доктор что сказал? Когда устаешь или нервничаешь – это необходимо, – многозначительно изрек Пап Седракович. – Не надо с врачом спорить. Даниэл хоть молодой человек, а в Москве учился. Это, конечно, не Петербург, и даже не Париж, правда, но тоже солидно. Там плохому не научат.

В четверть восьмого вернулся Абгар с неутешительной новостью: такого вина у Зандукелова нет, вернее есть, но мало – всего и ста литров не наберется.

– И сказал, что не будет, – уточнил Абгар. – Он его по случаю взял. Я другие его вина попробовал – не годятся.

– Придется с Геронти договариваться, – огорчился Пап Седракович. – Тоже хороший пройдоха, но вино все-таки не портит. Жалко, что у Зандукелова не будет такого вина. У Геронти тяжелое вино – обопьется народ. А что делать?!

Геронти было решено навестить утром, пока трезвый, а то вечером с него толку бывало мало – за день он успевал набраться так, что ничего не запоминал, хотя впечатления пьяного человека при этом не производил.

Около половины девятого Марьям Алексеевна вышла из спальни. Пап Седракович заканчивал с приглашениями, а Абгар сверял их с отдельно составленным списком гостей, чтобы никого не упустить.

– Не спится, – снова пожаловалась она. – На сердце камень. И зачем он в сады поехал?

– Прекрати сейчас же – правда, беду хочешь накликать?! – возмутился Пап Седракович, повышавший голос в исключительных случаях.

Марьям Алексеевна вняла совету врача и закурила тонкую папироску. С непривычки она втянула слишком много дыма и закашлялась. В промежутке между приступами кашля она загасила папиросу и успела послать цветастые проклятия на голову доктора Даниэла:

– Чтобы ты так каждое утро задыхался, паразит столичный! Придумал мне на погибель...

Кое-как справившись с кашлем, Марьям Алексеевна присела на тахту отдышаться. Тяжелые предчувствия не покидали ее. Новой попытке поделиться ими с мужем помешал знакомый тоненький голосок:

– Марьялекси-ханум! Ай Марья-ханум!

– Вот неугомонная девчонка, – заворчал Пап Седракович.

– Уймись – она-то причем? – встала на защиту Марьям Алексеевна. – Мусафа ее гоняет круглые сутки. Без его ведома или приказа она и шагу не ступит.

Фарида пришла за солью – Мустафа опять добыл много рыбы. Следовало варить, чтобы по августовской жаре не протухла, а оказалось, что закончилась соль. Лавка уже была закрыта, и он послал жену к соседям.

– Испортится рыба – Мустафа снова очень много принес, – повторила Фарида, как и днем, наотрез отказываясь зайти в дом.

Марьям Алексеевна вместе с солью прихватила несколько конфет. Дошла было до порога, но решила добавить еще сладостей и вернулась обратно. Именно в этот момент она услышала, как заскрипели ворота, и подумала, что Ерванд, слава Всевышнему, не стал кутить до рассвета. Но еще через миг округу потряс дикий вопль Фариды:

– Аллааааааа! Ай Аллааааа!

"Грабители!" – подумалось почему-то Марьям Алексеевне, хотя о них только читала в книгах. И при этом она почему-то заспешила во двор. Поначалу Марьям Алексеевна увидела лишь полные слез глаза Фариды и выступившую на лице кровь. У нее мелькнула мысль, что девушку расцарапал ненормальный кот, или даже задела летучая мышь. Но мгновенье спустя до нее дошло, что Фарида сама запускает ногти в лицо, сотрясаясь при этом в рыданиях. Марьям Алексеевна подняла взгляд и обмерла: в двух шагах в тени деревьев черной тучей стояли, понурив головы, друзья Ерванда. Холодея от ужаса, она направилась к ним. Ее дорогой первенец лежал на старой тахте под инжиром бездыханный с окровавленной грудью. Убили.

Вскоре двор заполнился людьми – весть о смерти молодого человека разнеслась моментально. Марьям Алексеевну, обезумевшую от горя и выкрикивавшую что-то нечленораздельное, окружили вниманием и заботой женщины. Можно было догадаться, что она периодически теряет сознание, потому что время от времени раздавалось сразу несколько голосов, требующих быстрее подать воды и уксуса.

Пап Седракович окаменел около умершего сына, опустившись на ту же старую тахту. Про таких говорили – ударь ножом, а кровь не пойдет.

В полночь он отреагировал на вопрос Абгара:

– Папа, я за дедом поеду?

Пап Седракович машинально кивнул, даже не осознав, о чем его спросили. Друзья Ерванда той же черной тучей стояли, окружив тахту с его телом. Некоторые бесшумно плакали.

Абгар вышел на улицу не один, а с одним из них.

– Датико, как? – коротко спросил Абгар.

– В Ортачала барашка зажарили, вино было, – тихо проговорил Датико. – Холостяцкую жизнь Ерванда провожали. Недалеко компания гуляла. Больше никого в садах не было. Только мы и они. Брат твой дол принес, Зурико – аккордеон. Они песню услышали, решили, что мы музыкантов с собой привели. Захотели песню заказать. Ерванд объяснил, что к чему, но потом, чтобы не обижать, сказал: "Говорите, какую песню хотите, одну мы вам по-дружески сыграем". Те сказали, наши сыграли-спели. Вроде разошлись по-хорошему. А потом те видно еще выпили и снова пришли с заказом. И как-то грубо стали требовать. В общем, слово за словом, и Ерванд свой дол одному из них на голову надел. Ну и понеслось... И вот так вот... И сразу они разбежались.

– Кто? – спросил Абгар.

– Как зовут, не знаю, – ответил Датико. – Знаю только, что где-то в районе Мэйдана живет. Видел его там несколько раз.

– Покажешь дом и вернешься сюда, – сказал Абгар. – Вернешься, скажешь парням, чтобы так сделали, чтоб до воскресенья не хоронили. К воскресенью вернусь. Если нет – тогда хороните без меня. Ерванд простит.

– Або джан, ты что задумал? – ужаснулся Датико.

– Ничего, – ответил Абгар. – Мне в Сагареджо за дедушкой надо ехать. Раньше воскресенья вряд ли успею. Старый он. Быстро ездить ему нельзя, а его не известить и не привезти – тоже нельзя.

Горе окутало в субботу весь Авлабар и ближайшие убаны. Семью Аветисовых все знали, глубоко почитали за порядочность и трудолюбие. И Петросовых, с кем должны были они породниться через неделю, тоже. Двойная беда грянула. Ужесточенная тем, что свадьбу на неделю смерть опередила.

В субботу днем явился полицейский надзиратель из Стола розысков с двумя жандармами. Поняв, что от убитого горем Папа Седраковича ничего не почерпнуть, занялся друзьями убитого. Те, как один утверждали, что короткая драка вышла с незнакомцами. Все были пьяны и в темноте кто кого бил – непонятно, и даже убитого Ерванда не сразу обнаружили – так было темно.

– У него же брат имеется – Абгаром зовут, кажется, где он? – спросил, раздражаясь, сыщик.

– За дедом поехал ночью в Сагареджо, – ответил кто-то. – Потому и в воскресенье похороны, чтобы они успели.

– Сукины дети, – прошипел сыщик. – С чертом в карты его же колодой играть вздумали?! Все одно вызнаю. В Сибири сгною, душегубы, – узнаете, почем праздник вашей беды от Давыдова-Бердо! Алиби придумали, чурбаны! Я вам дам Сагареджо! Пару Сагареджо вам устрою, а не одно!

Он удалился, оставив одного из жандармов:

– Кондауров, как явится брат убитого, сразу дай знать!

Абгар вернулся к ночи на воскресенье. Старый дедушка, казалось, толком не понимал происходящего. Он семенил по двору, останавливался то у одной группы бдящих последнюю земную ночь покойника, то у другой, то у третьей, и иногда громко всхлипывал и сморкался в большущий платок.

Несмотря на поздний час, вдруг возник Давыдов-Бердо. Жандарм выполнил его приказ и сообщил о возвращении Абгара.

Абгар сидел у гроба с телом брата, изможденный и словно постаревший за прошедшие сутки. Узнав, что им интересуется сыщик, желающий задать несколько вопросов, поднялся с заметным усилием и, чуть пошатываясь, вышел во двор.

– Русский понимаете? – приступил к нему Давыдов-Бердо. – Говорите на русском?

– Даже бегло читаю, – сверкнул глазами Абгар.

– Вот оно как – хорошо-с, – сказал сыщик. – Вы, стало быть, Абгар Аракелов?

– Аветисов, – поправил Абгар.

– Прошу прощенья, конечно, Аветисов, да-да... еще раз прошу прощенья, – извинился Давыдов-Бердо. – Позвольте выразить сочувствие вашему горю, но и задать кое-какие вопросы. Чем было вызвано, господин Аветисов, ваше поспешное исчезновение сразу после гибели брата?

– За дедушкой поехал, – не повел бровью Абгар.

– Куда именно? – спросил сыщик.

– В Сагареджо он живет. Нельзя без старшего в роду хоронить.

– И больше никуда вы не заходили, никуда не заезжали, а прямиком, едва друзья доставили домой тело брата, направились за дедушкой в Сагареджо? – уточнил Давыдов-Бердо. – Плотное алиби.

Абгар почуял западню, но ровным голосом произнес:

– Да. Не совсем сразу. Где-то, наверное, через час или чуть больше.

Давыдов-Бердо энергично кивнул:

– Я так и думал. Значит, за дедушкой в Сагареджо ездили? Так-так-так.

- Ну, вообще-то он мне прадедом приходится - отец моего деда, - объяснил Абгар.

- Это неважно, - Давыдов-Бердо состроил гримасу разочарования. – Вы, господин, Аветисов, на фаэтоне изволили ездить? Ну, конечно, на фаэтоне, не пешком же, и не на телеге. Наверное, на очень быстром фаэтоне? В котором часу вы выехали из Тифлиса?

– Вон Варлам-фаэтонщик стоит, – показал Абгар на одного из стоявших чуть поодаль людей. – Он точнее меня скажет про время, когда выехали, когда доехали. Мне не до того было.

– Спрошу, конечно, спрошу, – улыбнулся Давыдов-Бердо. – И такой вот вопрос, и больше не буду вас утомлять. А некоего Закро или Шакро Элибегова из Харпуха вы не знаете? Его еще прозвищем "Тубда" или "Тубди" кличут.

– Нет, не знаю, – равнодушно сказал Абгар. – А он при чем?

– Странное и я бы сказал страшное совпадение в некотором роде, – пояснил Давыдов-Бердо. – Этого "Тубду" или "Тубдю" нашли в ночь субботы, то есть спустя несколько часов после гибели вашего брата, тоже убитым недалеко от своего дома. Впрочем, домом трудно назвать – скажем, жилищем или обиталищем. И знаете, точно с таким же ножевым ударом – под сердце. Можно, конечно, предположить, что в Тифлисе объявился Джек Потрошитель, вместо непотребных девиц убивающий молодых парней, только есть еще одно любопытное обстоятельство, господин Аветисов. Этот "Тубда", кстати, конченый негодяй, мошенник и шпана, которого давно ожидали прииски, но теперь уже не дождутся, в пятницу с приятелями вместе пьянствовал в Ортачальских садах. То есть там же, где изволил пировать со своими друзьями ваш брат. А иных компаний, кроме означенных двух, в садах в то время не было. И это наводит уже на несколько иные размышления, чем о Джеке Потрошителе. Как-то, вот так-с, молодой человек. Кстати, а вы сами не присутствовали на злополучном кутеже? Собственно, глупый вопрос... Вас там не было, поскольку злая весть о смерти брата вас дома застала. Идите в комнаты, господин Аветисов, продолжать скорбеть, а по завершению траурной церемонии, можно и на следующий день, ко мне зайдите обязательно.

Давыдов-Бердо ненадолго задержался около Варлама-фаэтонщика. Потом попытался допросить старого деда Аветисова. Но от того толку вовсе не было никакого. На все вопросы дед только кивал: "Да".

– Что "да"? Русский-то хоть понимаешь? – потерял терпение сыщик, махнул рукой и удалился.

И тогда от одной из групп отделился представительный военный в мундире с эполетами полковника, при многих орденах и вошел в дом. Увидев его, Абгар опять поднялся и вышел из комнаты с гробом.

– Что хотел этот лис, Абгар джан? – спросил военный.

– Расспрашивал, где я был, куда ездил, с кем, – ответил Абгар. – Еще, крестный, он сказал, что в Харпухе какого-то Шакро убили. Спрашивал, не знал ли я его. Откуда мне знать?!

Крестный едва заметно усмехнулся в усы:

– Ты ведь, сынок, только в Сагареджо ездил и нигде больше не был? Так ведь?

– Так, крестный. Именно так.

– Хорошо. К Давыдову не ходи, если только еще раз не позовет. А если позовет, дай мне знать, – с этими словами полковник вышел во двор.

Он отозвал несколько человек и некоторое время с ними переговаривался. Вскоре все они вышли, а вернулись уже без полковника.

Говорили потом в Тифлисе, что в небольшой квартирке в Сололаки, где проживал Давыдов-Бердо, до самого утра в ночь перед похоронами, горел свет, и иногда доносились громкие голоса. Но о чем беседовал сыщик с ночным гостем, понять было невозможно. Только обрывки фраз слышались. Зато известно, что наутро, придя на службу с красными после бессонной ночи глазами, обычно энергичный Давыдов-Бердо вызвал к себе Кондаурова и как-то вяло и равнодушно сказал:

– Ты, дружочек, возьми с собой Миндели, Гагулова, Шавишвилова и еще пять-шесть ребят покрепче и ступай к двум часам на Петропавловское кладбище. Там сегодня аж две процессии имеют место быть. Так вот, проследите, чтобы изрядное скопление людей инцидентов внезапно не вызвало. Береженого, знаешь ли, Всевышний бережет. Ступай и начеку будьте – лучше станьте так, чтобы промеж процессий оказаться, разделить дабы оные. Ежели что – в воздух можете для острастки пальнуть. Но не думаю, что понадобится.

Известно также, что Давыдов-Бердо вскоре подал в отставку и отбыл из Тифлиса. Вроде куда-то в Европу, имея при себе немалое обеспечение.

Жандармы в тот день выполнили его приказ. Хотя и без них эксцессы, очевидно, не случились бы. Люди были потрясены: в Тифлисе, кажется, в тот день впервые, не считая старых полузабытых войн, состоялись похороны сразу двух человек. Да к тому же ушедших насильственной смертью. Многие догадывались, что эти смерти как-то взаимосвязаны, но виду не подавали. Это сейчас в Тбилиси каждый день умирают и рождаются десятками, и, кроме близких родственников, такие события мало кого волнуют. А в дни, когда произошла эта история, похороны и рождения, свадьбы и крестины обретали всегородскую известность.

* * *

* Боца – большая стеклянная бутыль

* Лацирак – мелюзга

* Дол – барабан

* Харпух, Авлабар, Мэйдан, Сололаки, Ортачала – старые кварталы (убаны)

21835 просмотров