Тбилисские истории. Синий платочек

Сапожник Арутюн Бегларович надел очки и, чуть повернув замок к свету, вставил в него ключ. Без "дополнительных глаз" в замочную скважину он с первого раза уже не всегда попадал. Внутри будки, которую он, теша самолюбие, называл "мастерской", было убрано и чисто. "Когда же мы успели?" – подумал сапожник, вспоминая, что перепившего приятеля ему пришлось тащить до дома на себе. Хорошо, хоть жил Гоги недалеко – на Мэйдане, а еще лучше, что уже стемнело, и этого позора никто не видел.

Уста* Арут еще раз осмотрел оставшиеся с позавчерашнего дня заказы, которые он не успел выполнить из-за нагрянувшего с литром чачи и соленьями Гоги. Работы было не так много, но сегодня могли помешать подрагивавшие руки. Арут окинул взглядом каморку в надежде на остаток чачи, но, увы, похмелиться было нечем. Он неспешно надел измазанный клеем, ваксой и черт знает чем еще фартук, опустился на низкий табурет и придвинул к себе поближе первую пару разношенных ботинок. Им требовалась прошивка. Сапожник прикинул и решил начать день с более простой работы – с набоек на женские сапоги.

Он быстро управился с левым сапогом, и уже прилаживал набойку к правому, как сверху раздалось переливчатое: "А-а-а-а-а-а-а-аааа..." – солистка оперы Медея Соломоновна со второго этажа приступила к утренней распевке.

Уста Арут выругался и отложил правый сапожок в сторону. Оперное "а-а-а..." его всегда жутко нервировало, а на похмелье тем более: "Хоть бы окно закрыла что ли, соседей бы постыдилась. Солнце едва встало, а она уже за свое".

В будке было душно, и Арутюн Бегларович вышел на свежий воздух – все равно работать под вокальные упражнения оперной солистки не получалось. Сапожник прислонился к вековому платану, росшему посреди двора, и закурил. Как назло и перекинуться парой слов оказалось не с кем. Все жильцы небольшого сололакского* двора, словно сговорившись, с утра заспешили по делам.

Инженер Виктор Иванович просто кивнул, не останавливаясь. Футболист Котэ промчался и даже не заметил – ничего, придет еще, засранец, с расползшейся бутсой. Таксист Али только помахал рукой издали и стал заводить машину. А глубокоуважаемый врач Исаак Борисович, не сбавляя шага, ехидно поинтересовался: "Что, Ахутюн, голова болит?" Видимо, заметил, как накануне он и Гоги поддавали – не шумели, правда, совсем, но врач каким-то образом оказался в курсе дел. Лишь интеллигентная Софья Александровна Тер-Оганезова остановилась и осведомилась о здоровье и делах. Но и она ненадолго: "Извините, Арутюн Бегларович, хочу творога купить, а он в нашем магазине быстро заканчивается". И ушла, постукивая древним зонтом по асфальту.

"Все люди как люди, – подумалось уста Аруту, – одна эта со своим "а-а-а..." с ума сходит каждый день. И как ее муж терпит? Да еще столько лет?"

Он вернулся в мастерскую и в ожидании завершения вокализа Медеи Соломоновны принялся читать замусоленную газету, в которую кто-то из клиентов заворачивал обувь. За чтением и застал его Гоги, решивший проведать собутыльника, а заодно выяснить, как он сам домой попал. Уста Арут поднял вверх руки: "А-па-па-па-па!" - что означало: сегодня ни грамма, и успокоился только, когда убедился, что Гоги пришел пустой.

– Работы нет – газеты читаешь? – поинтересовался тот.

– По горло работы, – буркнул Арут. – Сейчас клиенты за это самое горло брать начнут. Не могу работать – а все эта. – Он поднял вверх указательный палец:

– Своим горлом покоя не дает. С утра до вечера "а-а-а" да "а-а-а". Это разве дело?!

– Да уж, – посочувствовал Гоги. – Под такие вопли трудно работать. Я к тебе нечасто прихожу, но каждый раз слышу, как она прикидывается, что поет. Только вчера молчала.

– Оно и к лучшему, что молчала, – проворчал уста Арут. – Я иногда нервный становлюсь, когда выпью.

– Зачем ей это надо, а, Арут? – поинтересовался Гоги.

– Откуда я знаю, – возбудился Арутюн Бегларович. – Лучше скажи, как это безобразие ее муж столько лет выносит?! Это какое терпение у человека!

– А муж у нее кто?

– Посмотришь – вроде серьезный человек, – сказал уста Арут.

– Модельер или закройщик? – спросил Гоги.

– Нет, – ответил Арут. – Не модельщик и не закройщик. Но все равно умный человек – всегда с портфелем ходит. И иногда в шляпе.

Приятели замолчали, обдумывая, кем может быть муж сопрано Медеи Соломоновны.

– Может быть, он глухой? – предположил Гоги. – Или ему это нравится?

– Скажешь тоже! – удивился Арут. – Как такое может нравиться, чтобы жена каждый день на весь Сололак мартовской кошкой выла?!

И они снова замолчали. Кто-то пришел забрать обувь. Уста Арут, извинившись, что не успел отремонтировать, велел прийти вечером.

– А будет готово? – засомневался клиент.

– Тогда, если хочешь, завтра утром в это время приходи – обязательно будет готово, – уточнил сапожник.

Но в его голосе сквозила неопределенность. Клиент озадаченно пожал плечами и убрался восвояси.

Приятели, погруженные в тягостные после выпитой накануне чачи размышления, как-то не сразу и поняли, что Медея Соломоновна прекратила распевку. Уста Арут, кажется, даже дремал, когда Гоги ткнул его в бок:

– Эй, Бегларыч, похоже, заткнулась.

Выждав для верности некоторое время и поверив в устойчивость наступившей тишины, сапожник взялся за отложенный правый сапог и начал прилаживать набойку. Взмах молотка совпал с внезапным возобновлением Медеей Соломоновной вокальных упражнений. Рука у Арутюна Бегларовича судорожно дернулась, и набойка впилась в каблук наискось. Сапожник вылупился на брак. Потом отшвырнул сапожок в сторону и пулей вылетел из будки.

Мгновенье спустя уста Арут, подбоченившись, стоял под окнами Медеи Соломоновны.

– Мадам, сколько можно это самое "а-а-а" кричать? – копившееся много лет раздражение поперло из сапожника наружу. – Хватит ну! Или что-нибудь другое спой, чтобы приятно было слушать.

– Арутюн Бегларович? – высунулась в окно оперная прима. – Что это вы такое говорите?

– Что слышишь, мадам джан, то и говорю, – уста Арут старался держать себя в руках. – Тебе лишь бы "а-а-а-а", а я из-за этого "а-а-а-а" работать не могу. И так каждый день! Постыдилась бы!

– Я должна стыдиться? – Медея Соломоновна пошла пятнами. – Чего я должна стыдиться, Арутюн Бегларович?

– Взрослая женщина, а по дому что умеешь делать? – завелся уста Арут. – На базар если муж пошлет, даже кило нормального мяса для толмы не купишь! Одно только "а-а-а-а" на уме без конца и даже без края!

О мясе уста Арут заговорил не зря. Несколько лет назад на Дезертирском базаре он к большому своему удивлению столкнулся в мясном ряду с Медеей Соломоновной. Она уговаривала продавца взвесить кусок без костей. Тот после споров и препирательств все-таки согласился отпустить мякоть, но смекнув, что покупательница не очень-то от мира сего, виртуозно завернул ей в бумагу какие-то обрезки. Мясника уста Арут знал и покачал головой: мол, не надо – своя. И тот включил задний.

– Что вы такое несете, Арутюн Бегларович? – возмутилась Медея Соломоновна. – Что за вздор – мясо, толма?! У меня вечером сложная партия в "Аиде", мне необходимо распеться, чтобы быть в форме!

Возмутиться наступил черед сапожника:

– Говори – не говори – один черт. Ничего эта женщина не понимает! В пятый раз объясняю, милая мадам: у меня работа стоит, не могу из-за этой вашей формы туфли починять, клиенты приходят, я их обратно без обуви отпускаю, а им носить нечего! А все ваша запевка-распевка. Мужа не жалеете, соседей не жалеете, меня не жалеете, так хоть этих несчастных босоногих пожалейте, и временно прекратите свои крики!

– Вы, Арутюн Бегларович, сами совершенно ничего не понимаете. Я – оперная певица! Сопрано! Я не могу явиться на концерт неготовой!..

И тут Медея Соломоновна вдруг замолчала, словно вспомнила о чем-то очень важном. Выжидая, молчал и уста Арут.

– Хорошо, Арутюн Бегларович, – сказала певица. – Сколько вам нужно времени, чтобы отремонтировать ботинки?

– Сейчас скажу, айн момент, – уста Арут нырнул в свою будку, чтобы оценить объем работы. – Часа три-четыре, не меньше.

– Извините, – вздохнула певица, – но это совершенно невозможно. Я не могу прекратить упражнения.

– У человека работа стоит, а она не может, – подал голос Гоги. – Где такое видано?

– Это еще кто? – удивилась Медея Соломоновна.

– Это его друг - я, – отозвался Гоги, не выходя из мастерской. – У Арута неприятности будут из-за тебя, мадам джан. А то, правда, хоть бы нормальное что-то спела.

– Что вы называете нормальным? – в голосе певицы окончательно прорезались истерические нотки. – Что именно для вас является нормальным пением?

Гоги вылез из будки, но не стал ничего говорить. Уста Арут подумал и сказал:

– Хотя бы "Синий платочек"... Пошли-пошли, Гоги джан, бесполезно разговаривать. Ничего не понимает.

Они вернулись в крохотную мастерскую. Уста Арут озадаченно вертел в руках женский сапожок и ломал голову над тем, как исправить допущенную оплошность, да еще так, чтобы хозяйка обуви ничего не заметила. Гоги напрягался, сочувственно вздыхал, но подсказкой помочь не мог. И тут наверху привычную ненавистную распевку, вдруг сменило:

"Синенький, скромный платочек

Падал с опущенных плеч.

Ты говорила, что не забудешь

Ласковых, радостных встреч..."

– Ва! Ты посмотри, Бегларыч, – удивился Гоги, – умеет ведь, если захочет!

Уста Арут тем временем, себе под нос едва слышно подпевая Медее Соломоновне, отковырял набойку и чем-то быстро замазал поврежденный каблук. Мучившая с утра омерзительная дрожь в руках чудодейственно унялась, и работа заспорилась. Медея Соломоновна допевала последние строки: "... за синий платочек, что был на плечах дорогих!" – а уста Арут с довольным видом уже осматривал приведенную в порядок пару женских сапожек.

Когда певица замолчала, друзья выскочили во двор и энергично захлопали:

– Браво, мадам джан! Ай, молодец! Браво!

Медея Соломоновна в знак признательности грациозно наклонила голову. Приняв аплодисменты двух приятелей, певица с достоинством произнесла:

– А теперь, Арутюн Бегларович, вы и ваш друг должны простить меня, но мне совершенно необходимо продолжить упражнения.

Уста Арут вернулся к ботинкам, требовавшим прошивки. Он заточил шило, без труда продел нитку в игольное ушко, но только это и успел – Медея Соломоновна возобновила вокализ, и в руки сапожника вернулась мелкая дрожь. Арутюн Бегларович чертыхнулся и отложил ботинки обратно на полку.

– Ну что ты будешь делать? – вздохнул он. - Никакого сладу.

– Может, ей и правда это "а-а-а-а" нужно, Бегларыч? – предположил проникшийся исполнением "Синего платочка" Гоги. – Без этого ей никак?

Уста Арут сжал виски и передразнил:

– "А-а-а-а" – да зурна тебе со своим дудуком, бездельница!

Приятели опять удрученно замолчали. Потом Гоги сказал:

– Пошли, Арут джан, пошли. Пять рублей имею – пойдем пивом опохмелимся. Все равно эта канарейка не даст тебе работать. Объявление свое ведь не потерял?

Арутюн Бегларович порылся среди разного барахла и извлек кусок потрепанного картона с надписью из скачущих в разные стороны слов: "Материала нет. Пошел за материалом. Готовый ремонт – после обеда завтра". Хитрую картонку сварганил когда-то уста Арут: перед клиентом всегда можно было оправдаться тем, что он еще не обедал, а дважды в день мало кто не ленился приходить за обувью, или тем, что "послезавтра" еще не наступило, а слово "обед" вписала расшалившаяся детвора. В зависимости от обстоятельств.

Приятели тщательно заперли мастерскую и, поддерживая друг друга под руки, направились в ближайшую пивную поправлять здоровье, подорванное накануне чачей, а утром – вокализом Медеи Соломоновны.

На следующий день, придя на работу, уста Арут сразу заметил бумажку, прилепленную скотчем к объявлению о "закончившемся материале". Его кольнуло нехорошее предчувствие. Он достал очки, готовый прочитать записку с угрозами и проклятиями от клиента. Но это были два аккуратно сложенных билета на субботнее представление в опере.

* * *

* Уста – мастер

* Сололаки – квартал в Тбилиси