Остаться в живых

Минск был занят немцами уже 27-28 июня 1941 года. В июле по приказу коменданта все евреи, которые остались в городе, должны были собраться, это место огородили проволокой, и так началось Минское гетто. Оно было самым большим гетто на территории СССР, в нем погибло в общей сложности порядка 150 тыс., и из них около 50 тыс. были немецкими евреями, привезенными из Германии. Им сказали, что их везут в Палестину, а привезли к нам, выгородили в гетто им территорию и вскоре всех уничтожили. А Минское гетто существовало до 21 октября 1943 года. Периодически там убивали людей, переносили проволочный забор, территория сужалась.

Что такое «гетто» рассказывать не надо, для всех, кто пережил войну, это было ожидание смерти. Причем все проводилось поэтапно: были «погромы», первый - 7 ноября 1941 года. Тогда мы жили рядом с кладбищем - нас туда переселили. Тогда еще была жива мама (она погибла буквально через 2 недели). Старшие решили, что если погром начнется, то возле кладбища. И мы решили уйти к знакомым, на другую улицу, но нас преследовало «еврейское счастье»: там, где мы жили, погрома не было, а там, куда мы пришли - был. Я помню это утро, когда нас выгнали из дому, загнали во двор хлебозавода – огромное число людей, потом выстроили всех в колонну по три-четыре человека, колона получилась примерно 50 м в длину, подогнали машины (которые теперь называют «душегубками»). Мне было 7 лет, я в школу еще не ходил, и я очень просился «сесть покататься», но мама тащила нас в хвост колонны. Они заполняли машины людьми, потом приезжали новые машины. Но мама меня каждый раз тащила в хвост колоны, хоть били прикладами, спасала и меня и себя. В четыре часа перестали возить – кончился рабочий день. Так мы остались живы после первого погрома, потом их было очень много.

Самый большой погром в Минске был 2 марта 1942 года. Мы сидели в доме, мамы уже не было, были только соседи и наша родственница. У нас была выкопана яма под полом. Дедушка, который, как мне тогда казалось, был очень древний (хотя сейчас я уже намного старше его), спрятал нас в эту яму, забросал тряпьем и задвинул единственной кроватью, которая у нас была, а сам спрятался в шкаф. Когда пришли немцы с полицейскими они никого не увидели, но он кашлянул в шкафу, его обнаружили и расстреляли. Мы из-под пола видели все это. 

Погромы проходили до последнего, до 21 октября 1943 года. Я каждый день ходил «на русский район», пролезая под проволокой, но не один, а вместе с товарищем по имени Майк (как его полное имя, не знаю), он был на пару лет старше меня. Так как у него отец был украинец, а мать – еврейка, он знал все праздники и обычаи, мы с ним ходили по домам просить милостыню, когда погибла моя мама. Мама тогда вышла из гетто на русскую территорию, чтобы спасти меня, чтобы просить кого-то взять меня с собой, но не вернулась.

Майк брал меня с собой или ходил один, а в то дождливое утро не захотел идти и сказал мне, чтоб я сам сходил. Мне страшно не хотелось одному идти, но не мог отказаться. Я ушел, а в этот день был последний погром, и Майк погиб.

Когда уничтожали гетто, я вечером сидел на приступках газетного киоска в западном Минске, и думал уже идти обратно в гетто сдаваться, но тут ко мне подошел знакомый парень, года на 4 старше меня, с маленькой девочкой, и спросил, что я делаю. Я ему ответил, и он сказал: «Пойдем с нами, я знаю дорогу партизан». За трое суток он собрал десятерых на товарной станции (нас девять и маленькая девочка, его сестра, ей было 6 лет тогда), и мы шли пешком, босые, голые, 90 км по бездорожью, в Пуховичский район к партизанскому отряду, который выводил евреев из гетто и возвращался обратно. Мы шли трое суток по этому бездорожью и пришли в партизанскую зону, к партизанскому отряду №5 второй минский бригады.

Сама дорога - это была целая эпопея, нас уже чуть ли не ставили расстреливать, и мы каждый раз рассказывали басенку, что мы идем из такой-то деревни в такую-то, ходили за хлебом. Когда мы уже почти добрались до партизанской зоны, нам сказали: "Мы знаем, что вы жиды". Был хороший солнечный осенний вечер, нас поставили лицом к кустам и начали щелкать затворами. Ни один из нас не попросил пощады. Я чувствовал внутри страшную обиду - ну зачем же тогда было идти столько времени, мучиться?! Но тут они говорят, что они пошутили, что они партизаны. Никто не повернулся, никто им не поверили. Но это действительно оказались партизаны, переодетые в полицейскую форму. Так мы попали в отряд, и примерно девять месяцев (с октября по июль) пока не освободили Минск. А перед наступлением наших войск немцы решили очистить "партизанскую зону".

Это было место в 90 км от Минска, где немцев не было никогда, они боялись туда идти, потому что там было болото. Когда они пустили регулярные войска для очистки зону, мы все буквально прятались в болоте, расставив руки, чтоб не затянуло.

Когда мы вернулись к обратно в деревню, в Поречье, оказалось что из всех нас, 10 ребят (а мы разбежались по одному - по два), вернулось 9. Не вернулся тот, что отвел нас к партизанам. Его звали Йося. Он нас спас, а сам погиб. Но мир тесен, и в 1993 году, когда отмечалось 50 лет уничтожения Минского гетто, правительство Белоруссии собрало в Минске все оставшихся в живых узников. Когда мы стояли у памятника "Яма", ко мне подошел знакомый, Феликс Липске, который тогда был руководителем организации узников гетто, и сказал: "Слушай, здесь есть те, кто был тогда с тобой в партизанах вместе". Он подвел меня к маленькой женщине, мы друг друга не узнали. Я сказал, что нас привел Йосиф, который погиб потом. Она говорит: "Как погиб?! Вот он стоит!" Это оказалась его сестра. Так через 50 лет встретились... Два мужика крепких стоят - обнимаются и ревут...

К сожалению, живых в Минском гетто осталось очень-очень мало, ибо они даже в партизаны не могли уйти сначала. Просто не брали евреев в партизаны. 

В СССР попало в плен 4559000 солдат и офицеров. 40% из них погибло. В Германии и ее союзниках попало в плен 3777000, и погибло в плену 13,9%. Сравните: 13,9% немецких военнопленных в лагерях НКВД и 49% пленных в нацистских лагерях. Эти цифры говорят сами за себя о крайней жестокости по отношению к советским военнопленным, а к гражданским относились еще хуже, чем к военнослужащим. Цифры были на самом деле другие –пропало без вести и попало в плен 5059000, и из них поисковые отряды определили на данный момент, что около 450000 из них лежат на поле боя погибшими, то есть они уже не как пропавшие без вести, а погибшие в бою, но не обнаруженные после боя. Это цифра растет с каждым днем. 

Но тут интересно и другое сравнение: есть 5 типов лагерей. Первый - это сборный лагерь на поле боя, где больше всего неучтенных потерь, то есть эту цифру не входят неучтенные, которые еще в пути гибли, когда их вели в "сборный лагерь". После "сборного лагеря" был "пересылочный" Дулаг, например Дулаг-205 под Харьковским котлом, и при переходе из лагеря в лагерь тоже считается, что около 500000 погибло в пути, неучтенными, хотя цифра примерная, и на самом деле их больше. Потом были постоянные лагеря "Шталаг". Четвертый тип лагеря - это основные рабочие лагеря. Также были малые рабочие лагеря.

Это пять типов лагерей, а всего на территории Германии и оккупированных стран было 22000 концлагерей, в которых содержались и гражданские, и военнослужащие. Конвенция по военнопленным не была подписана Советским Союзом, и это еще больше ужесточило отношение к советским военнопленным.

Я сейчас работаю на полях боев и по без вести пропавшим, и по "пересылочным", и "сборным" лагерям. Открываются очень неожиданные страницы. Сейчас идет пополнение данных об умерших в концлагерях за счет "сборных" и "пересылочных" лагерей, за счет тех, кто умер на переходе из лагеря в лагерь.

Я лично прошел три концлагеря, Гросс-Розен, Бухенвальд и Дахау. В Бухенвальде мы организовали подполье и готовили восстание. 11 апреля узники сами освободили концлагерь Бухенвальд. Мне не довелось в этом поучаствовать, потому что нас всех, подозрительных, погрузили и вывезли в концлагерь Дахау. Но я знаю всех тех товарищей - а в основном это были военнопленные, как рядовые, так и офицеры - которые работали на военных заводах и по частям проносили оружие и уже с оружием в руках освободили Бухенвальд.

Я не понаслышке знаю, что такое узники концлагерей. Когда бомбили Кишинев и мы с мамой братьями и сестрами мы уходили от бомбежек, остановились у села Журы. Возле села была большая копна сена, и простой молдавский крестьянин остановил нас и сказал: "Не ходите в село, там немцы, и они расстреливают людей". На другой день нас поймали и согнали в гетто города Рыбницы, на западном берегу Днестра. В Дубоссарах было расстреляно примерно 25 000 узников-евреев, и там погибло 12 членов моей семьи. Три раза меня маленького вместе с мамой выводили на расстрел. Международный конгресс узников сделал фильм о моей матери, она и ныне жива, ей 101 с половиной год, и у нее удивительная память. У тех, кто пережил эту трагедию, нет зла внутри. 

Неимоверные страдания, которые перенесли дети во время Второй мировой описаны. Голод, холод, бомбежки, побои, издевательства - все это вынесли малолетние дети. Мне не было 5 лет, когда началась война, и все это мне пришлось тоже увидеть и узнать. Я призываю все силы, которые могут и не могут, противостоять войне, любой войне, навсегда прямо приказать, чтобы никогда больше войны не было, чтобы люди, чтобы дети не страдали. Как недаром сказал поэт, "люди войны, проклянете войну! Убейте войну, люди Земли!" И вот так и должно быть впредь, чтобы никогда на Земле дети не плакали, чтобы не одна слеза детская не пролилась во время войны.

Говоря о тех ужасах, о катастрофе, которая произошла в XX веке, мы прекрасно понимаем одну вещь: в XXI веке существует вероятность того, что это может повториться, и есть люди, которые целенаправленно делают все, чтобы молодежь, независимо от того, о какой стране мы говорим, этого не знала, не помнила, забыла. Это делается посредством разных схем, и в первую очередь посредством системы образования. Это понимание есть во многих странах мира. Нужно противостоять реабилитации нацизма - не по отдельности, а всем вместе, именно поэтому была создана международная правозащитная организация "Мир без нацизма".