Тбилисские истории. Игрок (сентиментальная быль)

Инспектор – плут с цепкостью клеща, ткнул жезлом в замызганные грязью номера, и Боря созрел дать на лапу от беды подальше, иначе не отпустит, а еще чего доброго до шмона дойдет. Сержант или старшина – Боря так и не научился разбираться в лычках, оказался не только плутом, но и неплохим психологом. Бросив мимолетный взгляд на засиневшую у Бори пятерку, он сделал вид, что ничего не заметил и продолжил неспешно кружить вокруг "Волги".

- Ты хоть скажи, что я нарушил? – не выдержал Боря.

Гаишник надул щеки, потом с шумом выдул воздух и, не ответив, продолжил обход машины. Боря спрятал пятирублевую в карман и стал отбирать десятку – деньги он с давних пор делил по номиналам, и мог вот так – на ощупь, извлечь из кармана любую купюру. Инспектор остановился, слегка привстал на цыпочках, опустился и выдохнул:

- Номера не видны. Почему не почистил? От кого прячемся?

- Кончай, хороший человек, - со всей учтивостью улыбнулся Боря. – Сам ведь знаешь, возле Мцхета все перекопано и перерыто. Как через такую грязь проехать и не забрызгаться?

- Проехал, остановись – почисть номера, езжай дальше, - "прочитав" руководство по езде по ремонтируемой дороге, инспектор спросил:

- А что везем?

- Пустой, - ответил Боря, показав готовность открыть багажник.

Гаишник махнул рукой – дескать, не надо, вижу, что пустой - зад машины не провисает, и продолжил:

- Далеко едем?

- В Кутаиси. Ладно, начальник, давай...

- А в Кутаиси что – свадьба или похороны? – перебил инспектор.

- Ты гаишник или угрозыск? – у Бори закончилось терпение. – Номера грязные – выписывай штраф, чего мозг буравишь?! Давай, выписывай – спешу.

- Всему свое время, - философски заметил инспектор. - Выпишу – не нервничай. А пассажир твой почему сидит, не шевелится, как труп?

- Болен он, - ответил Боря. – Приступ начался. Не дай Бог, еще в больницу придется везти.

- Извозом занимаешься, значит, таксуешь? – усмехнулся гаишник.

- Сосед он мой, друзья мы. Вместе по делу едем.

- Сосед говоришь? – спросил инспектор. – А если паспорта посмотрю – близко друг от друга прописаны?

- На, проверяй, - Боря протянул ему свой паспорт, в который успел вложить десятирублевую. – Слушай, будь человеком, а! Выпиши штраф или хочешь – договоримся, только отпусти – спешим очень.

Инспектор ничего не ответил. Взял паспорт и стал медленно перелистывать, словно на каждой его странице имелась запись. Так, страница за страницей дошел до конца и протянул документ обратно:

- Езжай, свободен. На перевале осторожно – дорога очень скользкая. Стой! Тряпка есть? Номера протри, чтобы видны были.

Боря завел машину, мельком заглянул в паспорт, прежде чем убрать его в карман – десятки, естественно, не было.

- Что так долго? – глухим голосом спросил с заднего сиденья "сосед и друг", заметно старше Бори. – Чего этому олуху понадобилось?

- Черт его знает, Константинович, менты какие-то ненормальные пошли. Вначале и не знал к чему придраться – крутился вокруг машины, как дед возле девушки. Я сразу денег предложил, чтоб отлип. Нет... Докопался до грязных номеров.

- Э, не скажи. Грязные номера, Боренька, это... Вот в семьдесят шестом году в Ленинграде у нас случай был... – но резко накатившая боль вынудила Константиновича замолчать.

- Так что в Ленинграде? – спросил Боря, выждав немного.

- Ладно, потом как-нибудь, - выговорил Константинович. – И как ты отвязался?

- Как-как - обычное дело, - ответил Боря. – Ему паспорт мой понадобился... Представляешь, Константинович, гаишнику мой паспорт понадобился – хотел проверить, мы с тобой, правда, соседи или нет? Он решил, что я таксую, а я сказал, что мы соседи. В паспорте червонец был заначен, он и сковырнул себе. Вот, думаю, а если я в паспорт денег бы не положил, что тогда? Я ведь ему по-человечески сразу предложил – давай, говорю, договоримся. Довел, гад так, что я уже и на штраф был согласен – выписывай, говорю, сколько положено и отпускай! Как будто нельзя было сразу сказать, что к чему. Зря только столько времени потеряли. Говорю, Константинович, менты какие-то ненормальные пошли. Что скажешь?

- Да, - согласился Константинович и неожиданно закончил:

- И год какой-то ненормальный начался.

- У Хашури* перекусим? – предложил Боря. – Знаю одну забегаловку, прямо у трассы. Такие грибочки в кеци* подают – пальчики оближешь, Константинович.

- Какие еще грибочки, Боренька...

- Шампиньоны, но не парниковые, Константинович. Я про них вспомнил и утром специально не позавтракал.

- Мне... - едва заметно улыбнулся Константинович. – Какое мое время - грибочки, Боря? Съел я уже положенные мне грибочки. Ты это... сам поешь. Остановимся и поешь. Я не буду – погуляю немного. Знаю я этот кабак – роща красивая рядом. Воздух там хороший. Погуляю, подышу немного, а то, совсем скрутило. И лекарство что-то не помогает.

- Ты вчера не того? – Боря посмотрел в зеркало, чтобы выглядеть приятеля. - А то смотрю – ты с ребятами на парапете у Куры. Думал подойти, потом решил выспаться перед дорогой.

- Не, что ты, - ответил Константинович. – Я просто так, за компанию с ними стоял.

А сам вспомнил, как готов был поддать с парнями – в такое благорасположение духа вдруг пришел, чего давно не было. Он уже потянулся было за стаканом, как болезнь стремительной и пронзительной болью напомнила о себе.

Проблемы со здоровьем начались года два назад. Но подобно большинству тбилисцев Константинович не стал утруждать себя хождением по докторам. "Чего у людей время отнимать?" - отшучивался он, полагаясь на испытанные временем серные бани. Благо до них было рукой подать. Но приступы учащались и стали мешать недопустимо часто, да так, что однажды Константинович вдруг понял, что не в состоянии доиграть.

Он, к несказанному удивлению партнеров, с извинениями прервал партию, рассчитался со всеми так, как если бы проиграл и, встав из-за стола, прямиком направился к доктору. Этого врача ему порекомендовали давно, но до него он так и не дошел. Зато адрес, имя, а также имя рекомендовавшего, благодаря своей прекрасной памяти игрока, Константинович в точности запомнил.

Профессор внимательно выслушал его, осмотрел и встревожено потребовал, чтобы Константинович явился к нему в больницу для углубленного обследования, которое могло занять несколько дней. "Так что, прихватите с собой полотенце, тапочки и прочее необходимое", - сказал, прощаясь, врач. "Когда прийти, профессор?" - спросил Константинович. Тот снял очки и, посмотрев глаза в глаза, сказал: "Вчера надо было, а лучше еще раньше. Состояние мне не нравится".

Через неделю у них состоялся обстоятельный разговор, после которого Константиновичу в какой-то момент показалось, что вокруг все остановилось. "Крайне истощена нервная система, что, уверен, является результатом вашей деятельности, - сказал профессор – Константинович решил быть с ним предельно откровенным, и не стал ничего скрывать. – Игра, сами лучше меня знаете, требует большого нервного напряжения. Это так – в общем, неприятно, но не фатально – люди с этим живут и живут. Но, подозреваю, что нервные перегрузки могли спровоцировать остальное..."

Профессор показывал ему снимки, результаты анализов, объяснял какие-то нюансы. Константинович вначале слушал его внимательно, потом ему внезапно надоело, и в тот миг, когда вдруг ощутил, что будто все вокруг него остановилось, прервал профессора и спросил: "Хорошо, уважаемый. А теперь скажите, пожалуйста, сколько мне осталось и что делать, чтобы подольше..."

Договорить Константинович не смог. Не потому, что пожалел себя, или, как говорят, перехватило в горле. Константинович просто не договорил, выбирая, как именно выразиться – "подольше пожить" или "подольше задержаться". Первая форма была точнее, зато вторая звучала точно по-тбилисски.

Профессор, конечно, не понял, почему запнулся Константинович, и по-своему истолковал паузу. Он тут же стал рассказывать о диете, о необходимости забыть о курении и алкоголе, режиме и своевременном приеме лекарств. "Если будете четко следовать моим рекомендациям, то процесс затормозится. Я не могу сказать, сколько именно осталось, это только Господь Бог знает, но могу заверить, что медицина сегодня развивается большущими шагами – каждый день удивительные новости, и стоит надеяться на появление какие-то новых медикаментов, новых методик лечения, принципиально новых подходов. А там, кто знает, как и куда вывернется", - профессор, признал Константинович, придал ему уверенности.

Молва о недуге Константиновича быстро разнеслась по всему Тбилиси. А как его скрыть, если известный всему городу кутила вдруг прекращает оживленные им самим шумные вековой давности тифлисские шествия по лучшим кабакам города и окрестностей в сопровождении толпы друзей, фривольных девиц, музыкантов и даже медведя на цепи, соря деньгами направо и налево?!

Медведя он пристроил в зоопарк, девицы исчезли, большая часть друзей по кутежам тоже. Ресторанные халдеи, завидя его издали, еще какое-то время по привычке угодливо выгибали спины, но вскоре стали просто почтительно здороваться. Не изменилось у Константиновича одно – игра. И то лишь потому, что назначенные профессором французское и израильское лекарства стоили баснословно дорого, и в аптеках их не бывало. Только у Чашки*.

Лечение отнимало у Константиновича столько денег, что, получив извещение о том, что в конце января в Сухуми на крупную игру съезжаются люди из Москвы, Еревана и Ленинграда, он понял: имеющихся в наличии средств не хватит. Пришлось обращаться за помощью. И тут Константинович столкнулся с неприятной неожиданностью.

Желающие ссудить его даже под большие проценты не находились. Во взглядах ростовщиков читалось: умрешь не сегодня, так завтра, какие уж проценты. Как тут быть? Бить себя кулаком в грудь и кричать: "Вы что с ума посходили все? Не собираюсь на тот свет, и всех вас переживу!"?

Константинович приценивался к кое-каким ценным штуковинам, имевшимся дома, прикидывая, что именно и за сколько можно попробовать заложить, раз уж доверие подорвано здоровьем, когда выход нашелся сам собой. Этого он, конечно, представить себе не мог – в его мире игры не было места жалости или солидарности. Все жили как в последний день, а если и проявлялись какие-то чувства, то только азарт и желание мстить.

Нагрянувший на огонек давний коллега по цеху начал издалека, но быстро закончил, вручив Константиновичу пакет со словами: "Меня в Сухуми не позвали. Если устраивает: выигрыш – пополам, то бери". "А если не выиграю?" - спросил Константинович. "Выиграешь, - заверил гость. – А так – я в обиде на тебя не буду".

Константинович вышел проводить гостя и заодно прогуляться по убану*. Молодежь зябла на бирже*, и Константинович дал одному из них денег: "Сообразите чего-нибудь, я скоро подойду". "Ты же не пьешь, Константинович, или выздоровел?" - обрадовались ребята. "Я просто с вами постою, так покаифую", - улыбнулся Константинович, пристраиваясь у парапета Куры. Именно тогда и увидел его Боря и предположил, что Константинович развязал.

- Ты иди, Боря, иди – покушай, а я погуляю – чего мне зря глаза дразнить? - сказал Константинович, когда показался хашурский грибной ресторанчик. – Мне нельзя. Бутылку "Боржоми" принеси, если у них есть настоящий.

- Я быстро, Константинович, - заверил Боря, припарковавшись на стоянке. – Полчаса максимум.

Константинович направился было к роще, но быстро понял ошибочность затеи – зима стояла теплая, земля раскисла от дождей и идти было невозможно. Он вернулся обратно и, убивая время, стал прохаживаться вдоль устроенного у трассы подобия базара. Константинович спрашивал крестьян о ценах, заводил какие-то разговоры, отвлекаясь от затерзавшей до безумия боли, и даже купил немного яблок. За очередной беседой и застал его отобедавший Боря.

- Говорят, что настоящий, Константинович, - сказал он, протягивая бутылку "Боржоми". – А грибы были – таких, честное слово, нигде не подают! Даст Бог, как-нибудь вместе покушаем.

Константинович усмехнулся и спросил старуху, державшую конец длинной веревки, уходившей другим концом куда-то вниз в придорожный овраг:

- А ты что, бабуля, канат продаешь?

- Отец твой много таких умников успел заделать? – старуха оказалась острой на язык.

- Нет, - засмеяться Константиновичу помешал мгновенный, но адский приступ боли. – Такой я один у него получился.

Тут из оврага высунулась жующая коровья голова.

- Корову продаешь? – уточнил Константинович.

- Продаю, только тебе что? – огрызнулась старуха. – Иди своей дорогой.

- Что ж ты гонишь меня, может, я покупатель? – удивился Константинович. – За сколько ты ее продаешь?

Женщина недоверчиво посмотрела на него, но тон сменила:

- Восемьсот рублей.

- Что так дорого? – Константинович всегда удивлял Борю широтой познаний – теперь оказалось, что он и в ценах на скотину разбирается.

- Так, корова зато какая? Такой во всем районе нет, - парировала хозяйка коровы. - В мае двадцать литров молока в день дает!

- Ох, прямо уж двадцать! – Константинович перекосился то ли от боли, то ли изображая недоверие. – Таких коров во всей Грузии не найдешь. Даже в Богдановке у духоборов нет! Если двадцать литров в день дает, то ее на выставку надо, а не продавать.

- Э, я вижу, ты не покупатель, тебе болтать хочется, - опять стала грубить старуха.

- Серьезно, бабуля, - поспешил ее задобрить Константинович. – Если такая хорошая корова, зачем же ты ее продаешь?

- Зачем-зачем... а затем - вон, - старуха кивнула в сторону мальчишки, забавлявшегося метанием камней в птиц. – Растить надо, на ноги ставить, в школу скоро идти. Деньги на все это нужны.

- А родители его где, бабуля? – у Константиновича что-то сжалось внутри.

- Не у него, а у нее – девочка она, - вздохнула старуха. – Дочку мою – маму ее, третий год как Всевышний забрал, а отец, будь он неладен, уехал в Россию на заработки и ни слуху, ни духу – может, и подох там, в этой России... Так ты покупаешь корову или нет? Правду говорю – второй такой коровы нет. А то хочешь, поднимись в деревню, людей расспроси, какая у меня Рыжка.

- Покупаю, бабуля, - сказал Константинович. – Верю, что хорошая корова. И так видно, что прекрасная корова, нечего кого-то расспрашивать.

- На кой хрен тебе?.. – начал было Боря, но Константинович не дал ему договорить:

- Принеси восемьсот рублей.

- Дорогой, однако, хаш получается, - попытался пошутить Боря, но под суровым взглядом Константиновича стушевался и направился к "Волге".

- Только, бабуля, одна такая загвоздка, - продолжал Константинович. – Я корову сейчас забирать не буду. Я потом за ней приеду.

- Когда потом? – насторожилась старуха.

- Я, как твой зять, сейчас в Россию еду на заработки, - придумал Константинович. – Через год в это время обратно буду ехать, тогда и заберу. Договорились?

- А как так? – задумалась женщина. – Это же ее кормить надо. Когда трава прорастет – на выпасе будет, а сейчас ведь травы нет. Осенью тоже корм нужен, потом снова зима...

- Боря! – крикнул Константинович. – Боря! Не восемьсот, тысячу неси! Тысячу! Еще двести ведь хватит на сено и комбикорм.

- Хватит, даже много, - заулыбалась старуха. – А с молоком как быть? Я его продавать буду и денег тебе соберу. Поверишь на слово?

- Нет, бабуля, мне денег с молока не надо, - отказался Константинович. – Это тебе как зарплата – ты же за моей коровой приглядывать-ухаживать будешь. Только смотри, бабуля, ты за ней хорошо присматривай, а то не заберу, если исхудавшая или больная окажется.

- Да ну тебя, - обиделась женщина. – Я всю жизнь коров держала, ни разу ни одна не заболела.

Константинович отсчитал тысячу рублей. Старуха взяла деньги задрожавшими руками и, казалось, не верила в свалившуюся удачу.

- Договорились обо всем? – спросил Константинович. – Тогда мы пошли.

- Сынок, - позвала старуха. – Деньги ведь настоящие? Мне внучку растить. Ты ведь не обманываешь?

- Бога побойся, бабуля, о чем ты?! – Константинович пожал плечами. – Здоровья тебе и лет долгих, а за коровой – как за родной ухаживай.

- Подожди, сынок, минутку, - попросила вдруг старуха. – Если в этой России мой зять встретится – Курдованидзе он, Вано, скажи ему...

Она замолчала, задумавшись.

- А в каком он городе, бабушка? – встрял Боря.

- Откуда я знаю? – с досадой ответила она. – Сказал, что в Россию едет, а больше ничего.

- Тебе, Боря, не все равно в каком он городе? – подмигнул Константинович. – Сказано в России, значит – в России. Так что передать Вано Курдованидзе, если встретится?

- Ничего, - сказала старуха. – Нет, лучше скажи... скажи ему, что я его прокляла!

Сказала и пошла прочь, держа за руку внучку и изредка стегая корову отломленным прутиком. Боря, привыкший к широким жестам Константиновича, покупку коровы все-таки не понял:

- Пройдет год и что? Где ты эту корову держать будешь, Константинович? Или не заберешь, приедешь и опять на сено денег отвалишь?

- Боря, ты что, ума лишился что ли? – сказал Константинович таким тоном, что Боря решил не продолжать разговор.

Они сели в машину, но когда Боря завел ее, Константинович попросил подождать. Он достал блокнот и ручку и что-то стал записывать. Потом выдернул исписанный листок, сложил его вчетверо и протянул Боре:

- Слушай, стало быть, сюда, - сказал он. – Я в Сухуми не поеду. Из меня игрок сейчас никакой – еле дышу, так все болит внутри. Приедешь на место – дашь эту записку кому надо, поймешь кому. И тебя пустят в игру. Я предупредил, что не один приеду, типа с учеником. А про меня скажешь, что захворал.

- Константинович...

- Сможешь, Боря, сможешь. У тебя все получится. Часть денег не наша. За ними придут. О проигрыше и думать не смей, но знай на всякий, что никому ничего не должны. Все, брат, - езжай.

- Не пойдет, - возразил Боря. – Давай, тебя обратно в Тбилиси доставлю.

- Не успеешь, на игру опоздаешь, - сказал Константинович.

- На самолете.

- Улетел уже самолет. Что ты как маленький в самом деле? – рассердился Константинович. – Тут автобусы каждые полчаса проезжают, или подбросит кто-нибудь - знакомых пол-Грузии наберется. Давай, чеши, удачи тебе! Да, чуть не забыл: у Трунова – тот, который из Ленинграда, когда хорошо идет, мизинец еле заметно в сторону сдвигается, а Марикян, учти, левым ухом умеет слегка шевелить – может быть маяком. Остальное вроде знаешь. Удачи.

Константинович вылез из машины. Он ловко поддел перстнем на безымянном пальце пробку на "Боржоми" и едва успел выбросить руку вперед, когда шипучая вода резко брызнула из откупоренной бутылки. Константинович выждал, пока напиток "успокоится", запил очередную таблетку и поморщился – "Боржоми" был ненастоящим и отдавал содой. "Волга" меж тем отъехала со стоянки. Константинович помахал вслед, Боря в ответ просигналил и стал медленно удаляться.

"Волга" исчезла за поворотом. Константинович, подавляя боль, поднял воротник пальто и направился к роще.

* * *

Хашури – небольшой город в центральной части Грузии

Кеци – глиняная сковорода

Чашка – легендарный тбилисский подпольный торговец дефицитными лекарствами

Убан – квартал

Биржа – так в Тбилиси называют "пятачки" на улицах, скверах, где собираются жители, как правило, ближайших домов