Вестник Кавказа

Тбилисские истории. Горец

Юрий Симонян
Тбилисские истории. Горец

Он нацелил на Горца пистолет. Рука его подрагивала. Впрочем, дрожал, казалось, он весь – от колен до кончиков кудрявых волос, придававших ему ускользающее сходство с бараном. "Убью... убью... убью", – повторил он несколько раз едва слышно. В первую минуту все растерялись – никто не ожидал, что у этого с виду пай-мальчика может оказаться ствол. Пусть дамский пистолет, но от того ничуть не менее смертоносный. "Убью, если не извинишься". – Он облизнул языком пересохшие губы и продолжал целиться в грудь Горцу. И тогда Горец вынул из заднего кармана кнопочный нож и ответил фразой, которая не могла не стать легендарной: "Если будет осечка, я тебя прирежу". Но до этого не дошло. Гия тихонько подошел сзади и с силой обрушил свой сокрушающий кулак на голову наглеца. Тот в мгновение обмяк и, крутанувшись вполоборота, рухнул, разбив лицо в кровь об асфальт. Пистолет оказался незаряженным. Горец плюнул в валявшегося: "Нервы измочалил, скотина". И мы вернулись в пивную, продолжать испорченное застолье.

Дождь, еще днем загнавший меня и Горца в пивную в районе метро "Варкетили", то затихал, то припускал с новой силой. Мы приехали на встречу со старым приятелем Гией, обещавшим выгодный заказ. Горец, где-то разжившийся несколькими листами светло-коричневого ламинированного ДСП, мечтал: "Если удастся уговорить на коричневую кухню, то наварим и на материале. Еще добавим чуток – и можно будет раскроечный станок купить. Подержанный немного, но в хорошем состоянии. Заказы на резку начнем брать. А там, того гляди, сами станем на продажу ламинат завозить. Только бы согласились на коричневую мебель". Но Гия не появлялся. Мобила его была отключена. "Наверное, в метро едет", – надеялся Горец. Однако все сроки вышли – Гия опаздывал более чем на час - за это время от его дома трижды можно было доехать до места встречи.

Изготовлением незатейливой мебели из ламината Горец в Греции занялся, куда выехал в совсем уж тяжелые времена на заработки. Работал на плантациях – апельсины собирал, оливки с клубникой, потом на стройках, а потом, имея золотые руки и светлую голову, почище работу нашел – устроился мебельщиком. Но до того еще и знаменитым успел стать. Без него одному Всевышнему известно, когда бы до Европы дошел интернет. Как-то перебросили их бригаду на Крит какой-то бункер строить. Мощнейший бункер с толстенными стенами, над землей только крыша, остальное – под ней. Тонны цемента ушли. И как-то утром бригадир построил их и велел никуда ни на секунду не отлучаться. Жарища невероятная, рядом море – а отлучаться нельзя под страхом увольнения. Потом военные подъехали. Горец понял – серьезное затевается. Генералы тоже взмокли на солнцепеке, но держались стойко. Наконец, вдали показался корабль. Все оживились. Подошел поближе – так вовсе вроде и не корабль, а некое плавсредство с двумя закрепленными на нем огромными катушками, на которых кабели намотаны. Дальше как в кино: от странного корабля отчалили резиновые моторные лодки, в них "голливудские" морские десантники – как на подбор викингообразные, в прорезиненных облегающих костюмах. Недалеко от берега как по команде спрыгнули в воду и с боевыми криками вынесли конец кабеля. И сразу обратно - в лодки и на свой корабль. Оказалось, что кабель надо в тот бункер протянуть. За это уже бригада, в которой Горец работал, взялась под руководством начальника и наблюдением военных. Тянули-тянули, просовывали-просовывали в бункер, но в итоге перестарались – слишком много вытянули, а поскольку кабель был очень жестким, и не сгибался, то чтобы его прикрепить туда, куда нужно, надо было кусок отрезать. Так наступил звездный час Горца. Бригадир считал его самым толковым и умелым своим работником. Отер со лба выступивший от волнения пот и вручил Горцу "болгарку". "А мне что? – рассказывал Горец. – Отмерил сколько резать, и включил инструмент". Так оптиковолоконный кабель через моря-океаны был соединен с Европой.

Хмурившееся с утра небо разродилось-таки дождем. "Может, все же придет", – Горец не терял надежды и не хотел уходить. Но дождь усилился, превратившись в ливень. Ближайшим и единственным укрытием была большая пивная, неуютная и необжитая. Горец жестом остановил официантку – дескать, не беспокойся, просто заскочили переждать непогоду, постоим у входа.

В просторном зале гуляла пара компаний. За столом, равноудаленном от них, расположилось трио музыкантов: кларнетист, аккордеонист и совсем еще мальчишка с непропорционально большим для него барабаном – долом. Аккордеонист, видимо, главный в трио, вяло препирался с одной из компаний. Те просили что-нибудь сыграть, а он требовал оплату. "Вначале сыграйте – может, нам не понравится", – убеждал подвыпивший молодой парень. "Деньги. Деньги вперед, и что хочешь – сыграем", – гнул свое аккордеонист. "Деньги – не проблема". – Парень тряс пачкой купюр. "Тогда заплати, а мы сыграем", – настаивал музыкант. Постепенно голоса стали звучать громче, интонации нервнее: "Не доверяешь? Я что тебе – пацан какой-то, чтобы кидаловом заниматься?! Говорю как человеку: сыграй – заплачу". "Я тебе тоже как человеку: заплати – сыграю", – аккордеонист оказался не робкого десятка и не отступал.

Буфетчик забеспокоился и вышел из-за стойки. Посетитель, рассчитывая на его поддержку, изобразил крайнее возмущение: "Я этих козлов по-человечески прошу сыграть, а могу ведь и заставить!" "Ну-ка повтори, что сказал", – привстал аккордеонист. Препирательства перешли во взаимные угрозы. И тут Горец выкинул штуку: в суматохе, обычно предваряющей драку, не привлекая внимания, подошел к столу музыкантов, положил пятерку, чтобы что-нибудь сыграли, и вернулся обратно. "Подрались бы. Заведение бы закрыли. А нам на улицу идти мокнуть? Льет, будто конец света", – процедил Горец.

Музыканты, обрадованные внезапным заработком, вдохновенно заиграли какую-то старую тбилисскую песню. Ситуация разрядилась, подвыпившие стали шумно выяснять, кто же заплатил за музыку, а Горцу наконец позвонил Гия и с извинениями попросил подождать еще немного. Буфетчик, излучая радость от того, что скандала удалось избежать, уважительно пояснял: "Вон тот человек, что у дверей стоит, заплатил. Хороший человек!" Отказаться от посыпавшихся приглашений сесть за стол стало невозможно – при внешней воинственности все без исключения посетители были искренне благодарны Горцу за благополучную развязку. У нас после звонка Гии настроение улучшилось, и мы сочли возможным, а то и полезным скрасить ожидание парой рюмок, тем более что к этому еще и располагала ненастная погода.

Когда появился Гия, столы были соединены в один общий, а с краю пристроились музыканты, уже беспрекословно исполнявшие любой заказ. Гия обрадовал не только принесенным задатком, но и тем, что без лишних слов под свою ответственность согласился с предложением Горца изготовить коричневую кухню. "Делайте коричневую, родственники все равно эту квартиру сдавать будут. Что им до цвета?" – равнодушно сказал он и привел Горца в неописуемый восторг – мечта об итальянском раскроечном станке становилась явью. Горец начал было в сотый раз рассказывать, что сулит нам покупка станка, как кто-то, обратившись к нему, попросил: "Уважаемый, скажи пару слов. От такого человека, как ты, особенно хочется что-то услышать – если б не ты, то мы бы сейчас не кутили тут дружно, как старые друзья, и чем были бы заняты и где – одному Всевышнему известно". Остальные дружно закивали, соглашаясь: "Да, достойно поступил. Ждем слова".

Горец встал и произнес: "За тех, кто не вернулся с той большой войны. За их память. Упокой Господи их душу и кости..." И тут баранообразный тип, который мне с самого начала не понравился развязностью, привычкой громко разговаривать и хамовато смотреть в глаза, то ли специально Горцу ответил, то ли подумал про себя вслух, что никто не знает, как жилось бы под немцем, может, и лучше, чем при Советах.

Горец отставил стакан. Его прищуренный глаз и изогнутая бровь не сулили ничего хорошего: "Ты где рос и воспитывался?" Я понял, что теперь без драки точно не обойтись – такие вопросы не спускают. Кучерявый напрягся и заметно побледнел: "Я рос дома, в семье. А вот ты, судя по заданному вопросу, в других условиях?" "Нет, ты посмотри, – он еще и языком мелет", – Горец улыбнулся краешком губ. Некоторые попытались было затушить разгоравшуюся ссору. Баранообразный, оправдываясь и подчеркивая, что не он ее затеял, шумно возмущался: "Такие оскорбления прощать нельзя! Он меня оскорбил за то, что я всего лишь высказал свое мнение".

Вряд ли именно это окончательно взбесило Горца, но после этой фразы он вышел из-за стола: "Пошли-ка на улицу на пару минут, я тебе твои мысли и мнение немного подправлю". Тот, было заметно, струхнул: "Что тебе надо от меня? Хоть объясни, в чем я не прав?" "На улице все объясню", – сказал Горец и за шиворот выволок его из пивной.

Осенью рыбачили с Горцем в приграничье, откуда он сам родом. Поездка вышла спонтанно. Рано утром я увидел, как он загружает в машину мешки. "Вот дожили, да? Бабушке в деревню муку везу. Когда такое бывало?! Понятно, если какие-то деликатесы, а тут мука, – пожаловался он. – А то поехали со мной, если делать нечего: три часа туда, три – обратно. Увидишь мое родовое село. Природа красивая". "Как там с рыбалкой?" – спросил я без какой-то надежды, выискивая повод для отказа, но так, чтобы Горцу не было обидно – он не жаловал это занятие. "Недалеко от деревни, выше в горах есть интересное озеро. Капризное, правда, но если попасть на клев – это нечто, – сказал он. – На моей "Волге" туда не подняться. Вот если у племянника "Виллис" на ходу, тогда поедем".

У озера племянник нас оставил, пообещав вернуться вечером. С клевом жестко не повезло. Ближе к вечеру ветер поднялся, стал бить в лицо то ли заморосившим дождем, то ли уже мокрым мелким снегом. Стемнело совсем, а племянник не возвращался. Горец, поругивая и неудачную рыбалку, и погоду, а в особенности родственника, "у которого, видимо, что-то случилось", стал собираться. "Давай, – говорю, – подождем. Тридцать километров в темноте по горам и ущелью – не по Руставели гулять". "Не тридцать, а двадцать восемь", – поправил педантичный приятель, продолжая сборы, и добавил: "Если едет к нам, то по дороге встретим. А так опасно – волков много: дня не проходит, чтоб овец-телят не зарезали. У пастухов стоянка должна быть неподалеку – стада-то на водопой сюда, к озеру пригоняют. К ним пристанем - найдем по костру. Не будет пастухов – в селении на ночлег попросимся. Час ходу до него".

С электричеством в те годы была сплошная беда. В кромешной темноте мы вполне могли проскочить село, если б не огонек в одном из окон. На наш стук дверь открыла старуха. Мы объяснили что к чему и попросились дождаться у нее рассвета. В скупом свете керосиновой лампы хозяйка напоминала злую чародейку. Она же, всмотревшись в Горца, перекрестилась и, не отводя взгляда, словно внезапно обессилев, опустилась на тахту. Приятель мой, расшнуровывавший намокшие кроссовки, этого не заметил. Потом, устроившись ближе к печке, спросил горячего чаю. Старуха занялась не только чаем, но, несмотря на наши протесты, и приготовлением нехитрого ужина – гость, да еще в малолюдных горах, Всевышним послан.

"Ты откуда родом? – спросила она Горца. – Не из N?" Горец подтвердил, что именно оттуда, но добавил, что сам живет в Тбилиси. "А фамилия твоя..." – назвала старуха. Горец кивнул. "Арто кем тебе приходится?" – допрашивала хозяйка, продолжая хлопотать с ужином. Горец напрягся: "Арто?.. Арто?.." "Который с войны не вернулся", – пояснила она. "А-а... Это брат моего деда", – сказал приятель. "Похож ты на него как две капли воды... Продрогли, небось?" – Она направилась к шкафу. "В нашем роду все мужчины друг на друга похожи... Нет-нет, не беспокойтесь, переодеваться не будем, накидки у нас хорошие, только обувь намокла", – запротестовал Горец. Но хозяйка из шкафа извлекла не сухую одежду, а бутылку водки с совершенно выцветшей этикеткой, запечатанную сургучом. "Для Арто берегла, но не судьба, так ты – его внук – выпей. Пейте-пейте, а то простудитесь, – повелительно сказала она. – Не испортилась?.."

Уже утром Горец рассказал семейное предание. Родной брат его деда незадолго до начала Великой Отечественной войны познакомился с девушкой из соседней деревни. И уже собрался было знакомить избранницу с родственниками, знакомиться с ее родней, свататься и прочее, как грянула война, и его призвали в армию. "Дед Арто женитьбу отложил – не до того стало. Решил после войны, но не вернулся с фронта. Считается без вести пропавшим. Погиб, скорее всего. А она, видать, все ждала его, надеялась, что вернется. Вон, водку для него столько лет хранила, – поведал Горец. – Дед рассказывал, что тогда так часто поступали: если кого-то забирали на войну, домочадцы закладывали именную бутылку – мол, откупорим и выпьем все вместе, после возвращения... Черт побери, что же получается: она деда Арто полвека ждала?!" С того дня в застольях с участием Горца два тоста – за павших именно в Великой Отечественной войне и за преданность – стали обязательными.

На улице дождь продолжал лить как из ведра. "Мне ничего от тебя не надо, а не прав ты во всем с того момента, когда открыл свой поганый рот после моего тоста", – с этим словами Горец влепил баранообразному звонкую пощечину. Тот качнулся от удара, сделал шаг назад и выхватил из кармана дамский пистолет: "Не подходи – убью... Убью... если не извинишься". Горец усмехнулся, вынул из заднего кармана нож и сказал: "Постарайся, чтоб осечки не было, а то я тебя прирежу, как свинью, – при том, что ты хуже свиньи – она память наших предков не обгадит". А потом Гия обрушил свой могучий кулак на затылок наглеца. Он свалился и разбил о землю лицо и нос. Горец осмотрел пистолет. "Урода и на это не хватило, чтобы с заряженным ходить", – сказал он. И мы вошли обратно в пивную, продолжать застолье.

17645 просмотров