Сколько Европа сможет выдержать Европу?

Европейский союз отмечает 60-ю годовщину подписания учредительного Римского договора, в соответствии с которым было создано Европейское экономическое сообщество. После столетий войны, потрясений и массовых убийств в Европе царят мир и демократия. ЕС ввел в свои ряды 11 стран бывшего советского блока. В эпоху неравенства страны-члены ЕС демонстрируют самый низкий разрыв в доходах по сравнению с другими странами мира. Но это прошлые достижения. О сегодняшнем дне ЕС пишет Social Europe в материале How Much Europe Can Europe Take?

Сегодня ЕС погряз в глубоком экзистенциальном кризисе, и его будущее под большим сомнением. Симптомы повсюду: Brexit, сокрушительный уровень безработицы среди молодежи в Греции и Испании, долги и стагнация в Италии, рост популистских движений и негативная реакция на иммигрантов и евро. Все они указывают на необходимость коренной перестройки европейских институтов.

Поэтому новый документ о будущем Европы, подготовленный президентом Европейской комиссии Жан-Клодом Юнкером, как нельзя кстати. Юнкер излагает пять возможных путей: продолжение текущей повестки дня, фокус только на едином рынке, разрешение некоторым странам двигаться быстрее, чем другие, в сторону интеграции, сузить повестку дня и добиваться единообразной и более полной интеграции.

Трудно не сопереживать Юнкеру. Поскольку европейские политики, занятые своими домашними баталиями и институтами ЕС в Брюсселе, служат мишенью народных разочарований, он смог проявить себя только сейчас. Тем не менее его доклад разочаровывает. Он обходит главную проблему ЕС. Если европейские демократии восстановят свое влияние, экономическая и политическая интеграция не может остаться не синхронизированной. Либо политическая интеграция догоняет экономическую, либо экономическая интеграция нуждается в сокращении. Пока от этого решения будут уклоняться, ЕС останется неблагополучным.

Столкнувшись с таким суровым выбором, государства-члены, вероятно, окажутся на разных полюсах континуума экономической и политической интеграции. Это подразумевает, что Европа должна развивать гибкость и организационные механизмы для их размещения.

С самого начала Европа была построена на ”функциональном” аргументе: политическая интеграция будет следовать за экономической. План Юнкера начинается цитатой 1950 года основателя Европейского экономического сообщества, французского премьер-министра Робера Шумана: ”Европа не будет создана сразу или по единому плану. Она будет строиться посредством конкретных достижений, которые вначале создадут фактическую солидарность”. Создайте механизмы экономического сотрудничества, которые подготовят почву для общих политических институтов.

Сначала этот подход работал нормально. Он позволял экономической интеграции оставаться на шаг впереди политической, но не слишком опережая ее. После 1980-х годов ЕС сделал прыжок в неизвестность. Он принял амбициозную программу единого рынка, направленную на унификацию экономики Европы, сводящую на нет национальную политику, которая препятствовала свободному движению не только товаров, но также услуг, людей и капитала. Логичным продолжением этой повестки дня стала единая валюта – евро. Это была гиперглобализация в европейском масштабе.

Многие экономисты и технократы считали, что правительства Европы стали слишком интервенционистскими и что глубокая экономическая интеграция и единая валюта будут дисциплинировать государство. С этой точки зрения дисбаланс между экономическими и политическими аспектами процесса интеграции был признаком, а не ошибкой.

Однако многие политики признали, что дисбаланс является потенциально проблематичным. Но они предположили, что функционализм даст свои результаты: квазифедеральные политические институты, необходимые для поддержки единого рынка, будут развиваться, при условии наличия достаточного времени. Свою роль сыграли ведущие европейские державы. Французы считали, что перенос экономической власти на бюрократов в Брюсселе усилит французскую национальную власть и повысит и мировой престиж. Немцы, жаждущие получить согласие Франции на воссоединение Германии, пошли вперед.

Альтернатива была. Европа могла бы позволить развитие общей социальной модели наряду с экономической интеграцией. Это потребовало бы интеграции не только рынков, но и социальной политики, институтов рынка труда и финансовых механизмов. Разнообразие социальных моделей по всей Европе и трудность достижения согласия по общим правилам действовали бы как естественный тормоз для темпов и масштабов интеграции.

Было бы неплохо, если бы этот недостаток помог достичь наиболее желательной скорости и степени интеграции. Результатом мог быть небольшой ЕС, более глубоко интегрированный по всем направлениям, или ЕС с таким количеством членов, как сегодня, но гораздо менее амбициозный в экономическом плане.

Сегодня может быть слишком поздно для попыток фискальной и политической интеграции ЕС. Менее одного из пяти европейцев предпочитают, чтобы власть находилась не у государств-членов.

Оптимисты могут сказать, что это объясняется не столько отвращением к Брюсселю или Страсбургу, сколько тем, что общество ассоциирует ”больше Европы” с технократическим фокусом на едином рынке и отсутствием привлекательной альтернативной модели. Возможно, новым лидерам и политическим формированиям удастся наметить такую модель и вызвать ажиотаж по поводу реформированного европейского проекта. Пессимисты же будут надеяться, что в коридорах власти в Берлине и Париже, в каком-то темном углу, экономисты и юристы тайно готовят план Б на тот день, когда ослабление экономического союза больше не сможет быть отложено.